Все это море огней завораживало так, что Мадина даже забыла на некоторое время о смысле того, что происходило на сцене, — только любовалась этой чистой, самодостаточной красотой.

Об Аркадии она тем более забыла и вспомнила только в ту минуту, когда он коснулся ее руки и, наклонившись к ее уху, негромко произнес:

— Фантастически красиво. Спасибо, что ты меня сюда вытащила.

Ладья скрылась за кулисами. Свечи одна за другой померкли.

— Я тоже рада, что мы сюда пошли, — сказала Мадина.

Она оценила его такт. «Ты меня вытащила!» Да она и не попала бы никогда в Гранд Опера, если бы… Понятно, что — «если бы».

Ужинать после театра не пошли — были сыты обедом. Отель, в котором они жили, находился рядом с Оперой; Мадина из-за этого и выбрала его, просмотрев каталог парижских отелей, который Аркадий принес ей перед поездкой. Ей захотелось жить в «золотом треугольнике Парижа» — до Тюильри или Лувра можно было дойти пешком. Но в отель все равно вернулись уже ночью: и спектакль закончился поздно, и еще долго гуляли по городу, останавливались у берегов Сены, смотрели на играющую яркими ночными бликами воду… Прошлись по широкому мосту Александра Третьего и по неширокому Пон Мари, полюбовались таинственно подсвеченным Лувром, Нотр-Дам и чередой прекрасных зданий вдоль реки…

Конечно, все это было обычным набором туристических красот. Но когда Мадина вошла после этой прогулки в номер, она чувствовала такое сильное возбуждение, как будто пережила какое-то очень яркое событие.

Номер, в котором они жили, выглядел точно так же, как сто лет назад; отреставрирован он был виртуозно. Ампирная мебель, камин, зеленая с золотом драпировка над кроватью, мрамор в ванной… Все это понравилось даже Аркадию, хотя он предлагал выбрать какой-нибудь отель посовременнее и подороже.

— Хорошо, что поехали в театр. — Не включая свет, Аркадий обнял ее прямо в прихожей. — И что потом прогулялись, тоже хорошо. Теперь ты готова…

Собственно, Мадина и всегда была готова ответить на его желание — она понимала, что так устроена ее с ним жизнь. Но он был прав: теперь она чувствовала не только его желание, но и собственное. Правда, оно было вот именно ее собственным желанием, потому что исходило у нее изнутри, а не возникло ему в ответ. Но вряд ли он понимал такие нюансы ее состояния. Да и не надо ему было их понимать.

— Подожди, я разденусь.

Не оборачиваясь — Аркадий обнимал ее сзади, — Мадина осторожно высвободилась из его объятий.

— Не надо, — возразил он. — Так лучше. В этом платье ты соблазнительнее, чем раздетая.

Что уж такого особенного в ее платье, Мадина не понимала. Обычное, шелковое, ее любимого черного цвета. Даже декольте не слишком глубокое. И длина не вызывающая — до колен. Правда, при длине миди впереди платья был разрез, открывающий ноги довольно высоко. Неужели Аркадия возбуждает такая мелочь?

Но, наверное, для него это было совсем не мелочью. Он присел на корточки — тяжеловесно, немного неуклюже, — развел руками разрезанный подол Мадининого платья и стал целовать ее ноги. Это были страстные, даже жадные поцелуи, их нетерпеливость добавила Мадине возбуждения. И когда Аркадий уже не просто развел подол ее платья, а завернул его вверх, припав губами к ее животу, она почувствовала, как пульсирующее тепло разливается по всему ее телу.

— Все-таки пойдем на кровать, — проговорила она, почти задыхаясь.

— Как хочешь, Мадо… — Он задыхался так сильно, что его слова едва можно было разобрать. — Как прикажешь…

Ей не требовалось ничего ему приказывать — они оба, каждый по отдельности, делали то, что было им приятно. Они лежали поперек кровати, такой широкой, что на ней можно было лежать как угодно, и наслаждались друг другом так, словно пили друг из друга какой-то волшебный нектар.

«Да, нектар, — медленно, сквозь свое сильное телесное наслаждение, успевала думать Мадина. — Что с того, если это и слишком красиво?.. Пусть будет красиво… Хорошо…»

Ей была приятна тяжесть его тела, и почти исчезнувший за день, но все же возбуждающе ощутимый запах его одеколона — ведь они оба не успели даже душ принять, — и то, как он дышит, то глубоко, то, наоборот, быстро и поверхностно… И то, что все у нее внутри словно бы горячей водою залито и только сердце не тронуто этим страстным теплом, а бьется в горячем теле легко и ровно, — это было ей приятно тоже.

В какой-то момент она почувствовала, что Аркадий сдерживает свое возбуждение, и поняла, что он делает это ради нее — наверное, думает, что ей необходимо время для того, чтобы дойти до самого большого удовольствия. Но ей нисколько не хотелось, чтобы он сдерживал себя ради нее, и она поторопила его легким, снизу вверх, движением, после которого, она знала, он уже не может сдерживаться и полностью отдается своему желанию.

Так получилось и на этот раз — что-то булькнуло у Аркадия в горле, он судорожно дернулся и замер. Потом он еще несколько секунд оставался в прежнем положении, потом лег рядом и, помолчав, спросил:

— Ты не успела?

В его голосе прозвучало беспокойство. Мадина сдержала улыбку. Она никогда не ожидала от близости с ним какого-то сверхъестественного наслаждения — ей было приятно все время, которое они проводили в кровати, она видела и чувствовала, что Аркадий тоже доволен, и считала, что этого достаточно. А какие-то неземные взлеты… Так ли уж они необходимы?

— Все было прекрасно, — ответила она и успокаивающе провела по груди Аркадия. — Кто первый в душ пойдет?

— Можешь ты, — предложил он. — Я приду в себя. — И добавил несколько смущенным тоном: — Все-таки возраст мой уже не располагает…

— А сколько тебе лет? — спросила Мадина.

Это вырвалось невольно — до сих пор она не считала возможным задавать ему такие вопросы.

Аркадий молчал, и она хотела уже извиниться, когда он наконец произнес:

— Порядком. Через два года юбилей. Пятьдесят стукнет.

Восторга в его голосе не слышалось. Мадине стало его жаль.

— Ты зря переживаешь, — сказала она. — Выглядишь ты моложе, а остальное и вовсе…

Она положила руку ему на живот, опустила пониже. Она сделала это не для того, чтобы снова поощрить его к сексу, а так, для настроения. Для его настроения, конечно.

Все-таки Аркадий не отличался чрезмерной сложностью душевного устройства — от чувственного Мадининого жеста он сразу повеселел.

— Еще? — спросил он, приподнимаясь на локтях. — Я с удовольствием!

— Я тоже! — засмеялась Мадина. — Но потом. По годам ты старше, но темпераментом меня опережаешь.

Она врала и сознавала, что врет. Ну и что? Ее саму темперамент Аркадия вполне устраивал, а ему явно приятнее была ее ложь, чем какая-то абстрактная правда.

Когда, поочередно вернувшись из душа, они улеглись наконец спать, Мадина попросила, чтобы он не задергивал шторы на окнах. Ночное свечение Парижа было совсем другим, чем зарево в небе Москвы. И ей хотелось, чтобы оно не исчезало из поля ее взгляда до тех пор, пока, сверкнув последним образом, не погрузится в сон ее сознание.