будто бы невзначай, к пану Станиславу. В раззолоченной коляске, в богатом платье, сопровождаемый многочисленною свитою прислужников, подъехал он к воротам. Приняли его как нельзя лучше. Пан Станислав по обыкновению пустился в ученые споры, которыми любил угощать всех гостей своих. Скоро вошла в комнату и панна Ангелика и села за пяльцы, которые стояли у окна подле пялец пани Варвары. Пан Станислав отрекомендовал ее Твардовскому, не упустив рассыпаться в похвалах ее учености и любознательности. После первых приветственных слов панна Ангелика заметила Твардовскому, что уже имела удовольствие видеть его в замке воеводы. Это польстило самолюбию влюбленного гостя и придало ему необходимую отвагу. Он подсел к Ангелике и начал разговор, который, как казалось, не был для нее скучным. Она была с ним не такою, как с прочими ее поклонниками. Твардовский, слышавший о ней так много, дивился, найдя ее не насмешливою, не суровою, но раскованною, милою и любезною. Ему, мудрецу, не приходило в голову, что Ангелика могла принимать его не как простого волокиту и любезника, но как знаменитого ученого, в лице которого боготворила своих идолов — славу и известность. Была она к нему снисходительна и нежна, ибо видела в нем великого человека, и этот великий человек, это чудо века, сидел подле нее, говорил с нею! Теперь уже сама гордая красавица строила в голове своей планы, каким образом опутать любовью Твардовского, покорить его сердце, которым еще не владел никто. Не одно тщеславие побуждало Ангелику к этому: она уже мечтала также о неистощимом богатстве Твардовского, о котором в городе ходили, как водится, самые преувеличенные слухи. Со своей стороны, Твардовский полюбил ее страстно, тою юношескою любовью, которая не знает для себя преград и пределов. Он любил ее для нее самой, найдя в ней все, о чем говорило ему его воображение. Не раз приходила в голову нашей красавице тщеславная мысль, что никто, кроме нее, великой женщины (так думала она о себе), не мог покорить сердца Твардовского — величайшего и славнейшего из мужчин. Она не пренебрегла ни одним оружием, к которому в подобном случае прибегает кокетство женщины: взгляды, слова, движения — все было употреблено ею в дело. Оставляя дом пана Станислава, счастливый Твардовский уже почти видел себя обладателем этого чуда красоты и ума; победа доставалась ему гораздо легче, чем он рассчитывал.

Начало было удачное: оба беспрестанно думали друг о друге, хотя и различно. В то время, когда воображение Твардовского рисовало ему дивную красоту Ангелики, ее лицо, грацию походки и всех движений, пани Ангелика думала об его славе, знаменитости и богатстве. Ей, как холодной женщине, нужны были один наружный вид счастья и пустые возгласы толпы. Ошибался Твардовский, читая в глазах ее зародыш любви: в них было одно тщеславие, одна жажда известности и ни следа чувственной, сердечной привязанности. Если и могла возродиться в ней эта привязанность, то разве на мгновение: для благ этого мира красавица жертвовала всем на свете. Во сне и наяву бредила она рукоплесканиями, удивлением толпы, богатством и славою.

И вот великий мудрец снова ошибся, как ребенок, в выборе, в знании женщины и ее характера!.. Причину этого мог объяснить один дьявол, который раздул в сердце Твардовского жар страсти, вследствие давно уже замышленного им плана.

XXV

Что советовал Твардовскому дьявол

С этого первого свидания началась любовь Твардовского, которую он уже не скрывал. Образ жизни его изменился совершенно. Несмотря на то, что Твардовский виделся с Ангеликой в доме пана Станислава, он ходил по церквам, на публичные гулянья, словом, везде, где была возможность встретиться с Ангеликою. Все время его было посвящено ей, и с каждым днем сближался он с нею более и более. Зная женщин, Твардовский дивился той осторожности, какую выказывала Ангелика в беседах с ним. До сих пор она не говорила ему о любви своей, до сих пор и сам он не находил в себе смелости для решительного объяснения, хотя в глазах его Ангелика ежеминутно читала это страстное объяснение. Бывали минуты, в которые Ангелика казалась более снисходительною и сама подавала повод к объяснениям, на которые, со своей стороны, по какому-то странному противоречию в поступках и мыслях не решался Твардовский. В эти минуты происходила в нем какая-то непонятная борьба. С одной стороны, вставал дьявол со своими адскими предначертанными планами, с другой — благородное чувство любви. Борьба, казалось, происходила за то, должен ли жениться или просто любить Твардовский. Ему казалось (как показалось бы всякому на его месте), что он будет любить одинаково целые века… Поэтому он желал бы видеть ее скорее женой своей, чем любовницей, чего, однако, вовсе не хотелось дьяволу, который с этой целью упорно удерживал Твардовского от решительного объяснения.

— Подумай хорошенько, — говорил он ему, — остановись, пока еще время, брось свое ребячество. Потеряешь славу, счастье; свяжешь себе руки женщиной; предоставишь ей право на твою жизнь, на время занятий, богатство, словом, на все; из вольного короля ты станешь вдруг добровольным рабом смазливенькой жены. Не удивляет меня твое желание обладать ею, не противлюсь ему, но зачем жениться? Зачем связывать себя вечным узлом, сплетенным для добрых мещан, для дураков, которым неволя нужна, как хлеб насущный, которые не прожили бы и одного дня без ошейника? Кроме того, размысли хорошенько, не будет ли женитьба твоя противна заключенным тобой со мною условиям?

— Я отдал тебе одну мою душу, воля моя остается при мне, — отвечал Твардовский, — я буду делать, что мне вздумается.

— Согласен с тобою, — продолжал дьявол, — откидываю в сторону интересы ада и говорю только о твоих. Женитьбой ты наживешь беды, заботы, детей. Ты даже не можешь быть так счастлив, как бы тебе хотелось, потому что должен будешь всем делиться с женою, которую едва ли узнал хорошо.

— Знаю как нельзя лучше, — возразил Твардовский. — Это единственная женщина в мире, у которой прелестная наружность согласна с душою.

— Вот как! — продолжал дьявол, заливаясь громким смехом. — И ты думаешь, что эта женщина будет в состоянии осчастливить тебя, что она во всем сойдется с тобою!.. Ты привык к свободе, она к регулярной жизни, как часы на ратуше, которые, пробив 24 часа, опять начинают с первого. До сих пор ты не знал ночи и дня, не знал назначения часов — этой несносной неволи, не знал никакого принуждения, ел, пил, спал, когда, где и сколько тебе хотелось. Теперь уже все это будет зависеть от твоей жены. Тебе назначат часы сна, обеда, любви,