Когда Гарин взял Ксюшу на руки, Константинов разглядел самодельную шину, прикрученную к ее правому предплечью.

Гарин ушел, а Константинов некоторое время размышлял над увиденным.

Он очень не хотел быть кому-то чем-то обязанным.

И потом… Он не должен быть хоть в чем-то хуже Гарина.

Константинов ослабил узел галстука, развязал его и положил рядом с собой.

Затем он нагнулся и коснулся правой лодыжки. Нога распухла и вылезала из ботинка, как подоспевшая квашня.

Он колебался недолго – расстегнул ремешки и, морщась от боли, стал снимать ботинок.

Перед глазами все поплыло, и Константинов думал только об одном – как бы снова не потерять сознание. Он до крови закусил губу, обхватил правой рукой больную ногу и левой потянул за каблук.

Разбухшая от воды замша никак не хотела слезать. Она облепила ступню так плотно, что даже не скользила по носкам хотя в их состав входил шелк. Константинов очень любил шелк.

Он ненадолго остановился. Боль в ноге спиральными волнами поднималась к колену и била прямо в пах, заставляя мошонку сокращаться.

«Боль… Эта чертова боль…» Он попытался сосредоточиться на боли, а когда ему это наконец удалось и думать ни о чем другом он больше не мог, резко вычеркнул ее из сознания.

Он проделывал этот фокус множество раз – правда, не с болью, а с сонливостью, усталостью, хандрой или простудой.

Сосредотачивался и потом – безжалостно вычеркивал. Забывал.

Он посмотрел в конец вагона. Там, на фоне бледно-голубого света, высокий мужчина, высунувшись в разбитое окно, принимал на руки девочку.

Константинов сжал зубы и резким рывком сдернул с ноги ботинок. У него потемнело в глазах, хотя, казалось бы, куда уж темнее, чем было в вагоне.

Он заставил себя не кричать, просто коротко выдохнул и так застыл, чувствуя, что все мышцы напряглись.

Потом, когда мышцы немного отпустило и он снова смог шевелить пальцами, Константинов закинул правую ногу на левую и принялся туго бинтовать галстуком лодыжку.

Вагон мягко качнулся. Константинов поставил правую ногу на пол и почувствовал холод.

Сначала он подумал, что это следствие тугого бинтования. Сосуды пережаты, и кровь не поступает в ступню, оттого и холодно. Но, посидев немного, понял, что дело не только в наложенной повязке. Он нагнулся и потрогал пол руками.

Вода! По полу вагона струилась холодная вода.

«Значит, времени остается все меньше и меньше. Времени? Или жизни?»

Он пожал плечами. «Какая разница? По-моему, это одно и то же. Жизнь не начинается завтра или послезавтра. Вот, мол, что-то сделаю, что-то куплю, чего-то добьюсь, и тогда начнется настоящая жизнь. Жизнь – вот она, проходит здесь и сейчас. И не просто проходит – она уходит».

Он уперся ладонями в сиденье, собрался и рывком поднялся на ноги.

«Жизнь продолжается. И только в моих силах сделать так, чтобы она продолжалась как можно дольше».

Константинов не стал дожидаться, пока толстяк подойдет к нему и поможет идти. Он сам упрямо поковылял вперед.

«Жизнь продолжается». Он это знал еще с тех времен, когда, бывало, второпях съедал пару вонючих чебуреков у ближайшей станции метро. И больше ничего за весь день.

«И то, какой она будет, зависит только от тебя. Вперед!»

Его качало из стороны в сторону, лицо кривилось от боли, но Константинов упрямо шел вперед, придерживаясь за поручень.

Денис с Алисой быстро догоняли голубоватое свечение.

Оно было ближе, чем первоначально показалось Денису. «Наверное, дело в темноте, – сообразил он. – У меня же не было никаких ориентиров».

Теперь у него складывалось ощущение, будто огонек дрожит всего в нескольких шагах; стоит только протянуть руку, и он сможет его коснуться.

Однако пока их разделял по меньшей мере один вагон. Сколько Денис ни прислушивался, он так и не смог услышать голоса, топот шагов или еще какие-нибудь звуки, издаваемые человеком. Или людьми. Скорее всего людьми: Денис не сомневался, что за огоньком идут несколько человек.

Крепко сжимая Алисину руку, он тащил девушку вперед.

Он настороженно ловил ее дыхание; к счастью, Алиса дышала свободно и ровно. Она немного запыхалась, как и сам Денис, но в ее дыхании он не различил грозных свистящих звуков, предвещавших приступ.

Значит, надо было торопиться.

Они перелезли через очередной пролом в стекле, проделанный Денисом. Он нащупал в темноте ее маленькую ладошку и двинулся дальше.

Они прошли уже половину вагона и вдруг, в паре метров от своей ноги, Денис почувствовал какое-то шевеление. Он услышал тихое поскребывание, шорох и нечленораздельную речь.

Денис вздрогнул и остановился. Алиса уткнулась в его плечо.

– Что это? – прошептала она.

– Ты тоже слышала?

– Да.

– Не знаю.

Денис выставил ногу в сторону и носком ботинка описал аккуратную дугу. Пол был пустой. Ничего вокруг.

Несколько секунд он стоял, прислушиваясь. Вдруг шорох повторился. Шорох и… тихий плач.

– Денис… – Алиса отошла от него и сделала шаг вперед.

Он остановил ее и прижал к себе.

– Не смей! – прошептал он ей на ухо. – Слышишь? Стой здесь и никуда не двигайся!

– Но ведь это может… – начала Алиса.

Истомин вскипел.

– Стой здесь! – закричал он. – Даже не вздумай!

Он понимал, что его вспышка гнева вызвана не чем иным, как страхом. Страхом, который таила темнота.

Человека больше всего пугает неизвестность.

Денису казалось, что он слышит, как бьется его сердце – быстро и громко. Быстро и громко. Быс-тро-и-гром-ко…

Еще немного, и оно выскочит из груди.

Внезапно послышалось недовольное ворчание и сразу, без перерыва, заливистое тявканье.

– Боже мой! Там собака! – воскликнула Алиса.

Денис украдкой перевел дыхание.

– Конечно, собака, – преувеличенно бодро сказал он. – А ты чего ожидала?

«Вопрос в том, чего ты сам ожидал?» – подумал он и не нашел ответа.

– Как она здесь оказалась?

– Ну, как… – Денис усмехнулся. – Наверное, так же, как и мы…

– Бедненькая, – причитала Алиса.

Она нагнулась и стала водить рукой по полу, пытаясь нащупать собаку.

– Где ты? Иди сюда! На-на-на…

Денис покачал головой. В этом была вся Алиса. Будьте уверены: если в жаркий летний денек на пляже вдруг случилось замешательство, и все оглядываются на полоумную, идущую по песку в тулупе и валенках, значит, это она. Собственной персоной.