Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я молчал. Стрелки смотрели на меня настороженными глазами.
— Ты оглох, б…, обосрался от страху, москвитская падаль?
Хохот нескольких десятков глоток.
— Конунг, не отвечай, — шепнул Белка.
Я махнул рукой: оставайтесь на месте — и шагнул обратно в кабинет. Присев неподалеку от распластанного на полу тела Самира, крикнул, стараясь перекрыть хохот снаружи:
— С кем я говорю?
За окном стихло. Через мгновение — тот же голос.
— Не тебе вопросы задавать, москвит!
Злость и отчаяние душили меня.
— Тогда пошел на хер, питерская мразь.
Мой собеседник вдруг засмеялся — противный, скользкий смех, как козявка, вынутая из носа.
— Не кипятись, воробушек, — крикнул он, — гнездо уже разворошили. Я — конунг отряда Питерской Резервации Кляйнберг. Назови себя.
— Ахмат, конунг отряда москвитов.
Молчание.
— Какого дьявола тебе надо, Кляйнберг? — в моей душе, непонятно почему, разгоралась надежда. — Мой отряд здесь со стандартной миссией.
Тишина.
— Зачем ты прикончил моих людей? Ваш отец Афанасий…
— Срал я на отца Афанасия, — заорал Кляйнберг. — Ты мне зубы не заговаривай, гнида!
Он умолк. Я тоже.
— Твои люди сами притащились ко мне, — первым не выдержал питер: возможно, мне почудилось, что после упоминания отца Афанасия голос Кляйнберга стал не таким уверенным, — Они готовы были рассказать почти все; мы просто слегка помогли им снять одервенение языка. Они рассказали нам все.
Снова хохот питерских глоток.
— Я не хочу крови, конунг, — уже совсем миролюбиво продолжал Кляйнберг. — Сложи оружие по-хорошему, и, клянусь, никто не пострадает.
Я засмеялся:
— Ты за дурака меня принимаешь, конунг?
— Знал, что так ответишь, Ахмат, — крикнул Кляйнберг. — Ты, похоже, веселый парень. Мы могли бы с тобой стать корешами, не будь ты вонючим москвитом.
— Тамбовский волк тебе кореш!
— Какой волк? — удивился питер.
Этот вопрос я оставил без ответа. За моей спиной затаился мой отряд, я слышал напряженное дыхание бойцов: никого не обманул миролюбивый тон Кляйнберга. Ветер врывался в комнату и покачивал тело Машеньки; веревки скрипели.
— Так что будешь делать, Ахмат? Пожалей своих людей!
— Так же и ты, Кляйнберг!
Наждачный смех питера был уже не столь неприятен, — привычка.
— Ты мне нравишься, Ахмат. На твоем месте я пустил бы пулю в лоб… Интересно, как ты выглядишь? Жирный, небось, боров, мускулы, мускус, — все дела! Вы, москвиты, любите обжираться…
— Поднимись сюда и посмотри.
— Повременю, — отозвался Кляйнберг. — Скоро вы сдохнете с голоду, и мы придем полюбоваться на вас. Как, конунг, много у тебя в запасе тварки?
— Хватает, — соврал я. Подумав, добавил. — Сними блокаду, конунг, и ступай с миром. Мы не враги.
— Я рад этому, — голос Кляйнберга был вполне искренен. — Но вокруг Джунгли, а значит, мы не друзья.
— В таком случае, закончим пустой треп.
Я повернулся к дверному проему.
— Постой, конунг, — крикнул Кляйнберг. — Ты кое-что запамятовал.
— И что же?
— Право на поединок! Или в Уставе москвитов оно не прописано?
6. Поединок с Пашей
Кляйнберг был прав. УАМР, параграф шестьдесят шесть:
«Конунг по договоренности с главой вражеского отряда имеет право выставить на поединок одного бойца по собственному усмотрению. В зависимости от результата поединка определяется расклад сил. Результат поединка — непререкаем; нарушивший параграф 66 подлежит всеобщему осуждению и, по возможности, скорейшей ликвидации».
— Я не знал, что питеры практикуют поединки.
— Ты многого о нас не знаешь, конунг, — отозвался Кляйнберг. — Вы, москвиты, заносчивый народ.
— Послушай, — крикнул я. — Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку из твоего Устава, то место, где сказано о поединках. Ты должен знать это наизусть…
— Зачем тебе?
Я не ответил.
— Черт с тобой, слушай — донесся сквозь завывание метели голос Кляйнберга. — Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему усмотрению, — он умолк на мгновение, припоминая. — Результат поединка непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия поединка умерщвляется.
Ну, надо же, почти дословно совпадает с Уставом москвитов. Видать, не даром отец Афанасий посещал в Московской резервации отца Никодима.
— Эй, Ахмат. Так что ты надумал? Учти, я не из терпеливых.
— Если мой боец победит, — заорал я. — Ты уводишь свой отряд. Я верно понял?
Молчание.
— Я верно понял?
— Верно, — откликнулся Кляйнберг. — Если твой боец просрет, вы все сложите оружие, и отдадите нам запас кокаина. Лады, конунг?
За этим странным и длинным диалогом я забылся, сделал шаг к окну. Несколько пуль врезались в подвешенное тело и в потолок. Посыпалась известка. Я отпрянул.
— Лады, конунг? — как ни в чем ни бывало повторил Кляйнберг.
— Я должен посоветоваться со своими стрелками.
— Надо же, — вполне искренне, если судить по голосу, восхитился питер.– Да ты, конунг, демократ, — он грязно выругался. — Хорошо, покудахчи со своими цыплятами… Недолго, у меня дел полон рот.
На этот раз Кляйнберг ошибся: я вовсе не демократ и советоваться со стрелками мне никогда не приходилось. Но в западне мой мозг перестроился на новую волну, словно перегорел датчик, отвечающий за субординацию между мною, конунгом Армии Московской Резервации, и моими подчиненными. Теперь я готов был не только выслушать мнение обреченных на смерть бойцов, но и прислушаться к нему.
Лица стрелков темны и нахмурены. Коридор полон страха — густого, непролазного, как Джунгли, из которых мы явились сюда.
— Я не верю ему, конунг, — горячо зашептал Белка, сверкая глазами. — Он лжет. Он не отпустит нас.
— Что ты предлагаешь?
— Прорыв…
— Какой, нахер, прорыв? — процедил сквозь зубы Джон. — Они перемочат нас, как щенков.
— Так может, вызовешься на поединок? — прошипел Белка.
— Пошел ты, — сплюнул Джон.
Бойцы зашумели.
Новый датчик включился у меня в голове.
— Заткнитесь все, — приказал я. — Мы воспользуемся правом на поединок.
В коридоре повисла тишина, а снаружи донесся крик Кляйнберга, призывающий нас поторопиться.