— Андрей, к сбивалке! — крикнул машинист.

Сбивалкой он называл дыру в потолке и крупнокалиберный пулемет. Я кинулся вглубь тепловоза. Откинув тряпье, которым было прикрыто оружие, я с радостью убедился, что оно в порядке.

Пули снова зацокали по крыше.

Впрыгнув в высокое кресло, я дернул рукоять пулемета. Он плавно повернулся на хорошо смазанных шарнирах. Молодец Олегыч, за всем успевает следить!

— Шрам, открывай!

Задвижка, скрывающая бойницу, отодвинулась, постанывая. Небо хлынуло навстречу, воздух, бесстрастно — холодный, ринулся в легкие; я задохнулся на мгновение, испытывая подобие восторга. Кресло поднялось ровно настолько, чтобы моя макушка не высовывалась, но обзор был достаточен. Я сразу увидел вертолет. Желто — свинцовая стрекоза, сверкающая на солнце.

Поймав стрекозу в перекрестье прицела, я надавил на гашетку. Лента, извиваясь, исчезла внутри пулемета.

На мгновение мне показалось, что я промазал, — вертолет продолжал двигаться с той же скоростью в том же направлении. Но вот черная полоска дыма прорисовалась у хвоста машины, стала четче и гуще, вертолет накренился и исчез из поля зрения. Упал ли он в реку, либо взорвался в воздухе, мы не могли узнать при всем желании: поезд преодолел мост и снова, изрыгая из трубы черный дым, пошел через Джунгли.

В Тверь состав двигался тяжело, часто останавливался, бойцы проверяли пути, искали мины, ремонтировали взорванные рельсы; на Полянах проводились зачистки, разводились костры. Теперь же, «налегке», как выразился Олегыч, мы неслись по уже хоженым «тропам». Но на душе у меня вовсе не было покоя. Еще бы! Отряд погиб, миссия провалена. Куда я еду? Зачем? С головой — прямо в пасть дракона?

Созвездия выстроились на почерневшем небе. Показалась луна, выщербленная и растрескавшаяся древняя монета.

Джунгли кончились. Кончилась и железная дорога, вдруг уткнувшись в темную стену, безнадежно плотную: ни двери, ни калитки. Но я-то знал: поезд приблизится, и перед ним распахнутся ворота. Так всегда бывает.

Московская резервация… Что ждет меня там? ОСОБЬ, сырой подвал, допросы, выворачивающие душу наизнанку, пытки и, апофеоз, — позорная казнь? А еще там меня ждет Марина. И потому я пойду туда, а, если придется, поползу, по снежной корке, сдирая колени до костей. Марина!

[1] Б. Поплавский

Часть третья Возрожденцы

1. Кремль-2

Кажется, это произошло со мной, когда я учился в школе. В обычной школе на станции Родинка.

Пожалуй, произошло — это сильно сказано для подростковой чепухи, но тогда я, наверное, не знал об этом.

Меня предала любимая учительница.

Ее звали Алиса Аркадьевна, она преподавала химию. Помимо сказочного имени у учительницы был слегка вздернутый нос в задорных веснушках и голубые глаза, придававшие ее лицу милое, как будто удивленное выражение.

Предательство Алисы Аркадьевны уложилось в краткий временной промежуток между весной и летом — между цветением сирени и сбором огурцов с грядок.

Началось оно в мае, когда состоялась олимпиада по химии. Я оказался единственным участником от нашей школы. На гербовых бланках я решил несколько задач, не показавшихся мне сложными.

«Сказали, что результат пришлют летом. По почте, — сообщила мне Алиса Аркадьевна. — Надеюсь, ты победишь».

Она красива даже в свитере и похожей на колокол юбке: в мае изредка бывали еще холодные ветры.

Летом, со второго июля по третье августа, в школе — практика. Нужно было работать на пришкольном участке, поливать кабачки, собирать личинки с капусты, полоть морковь. Иногда возникали ссоры и драки разморенных на жаре школяров.

Овощи, ягоды и фрукты, выращенные своими руками, поступали в школьную столовку, и краснолицый Юрка-поваренок весь год варил сливовый компот и щи из квашеной капусты.

Я не ходил в столовку не потому, что мне не нравилась Юркина стряпня.

В столовке заправляла банда Сани — «монаха», второгодника из многодетной неблагополучной семьи, и легче легкого там схлопотать ложкой по лбу, а то и получить стакан компота за шиворот.

Я не ходил в столовку и потому считал, что я вправе не ходить и на практику.

Тем более что посещение практики было не обязательным, — достаточно не придти в первый день, второго июля, не отметиться в журнале, и все лето — свободно.

Второго июля я был дома. На чердаке нашел стопку журналов, перевязанную бечевой, и, спустившись, рассматривал их на полу. В журнале «Работница» на обложке — Высоцкий с гитарой, в журнале «Юность», — роман Берджеса «Заводной апельсин»…

В дверь позвонили.

Это была Света Коршунова, моя одноклассница.

— Андрей, — сказала она. — Тебя Алиса Аркадьевна в школу вызывает.

— Зачем?

— Она сказала, пришло письмо с результатами олимпиады.

Всю дорогу до школы я бежал, и перед дверью учительской остановился, запыхавшись. Постучал.

— Войдите, — голос Алисы Аркадьевны.

Учительница была одна. Она окинула меня насмешливым взглядом, подметив, как тяжело вздымается моя грудная клетка.

— Островцев, — сказала она. — Почему ты не посещаешь практику?

Я молчал, пытаясь унять биение сердца.

— Это нехорошо, Андрей. Твои товарищи работают, а ты отдыхаешь. В столовую — то ходишь.

Она смотрела на меня своими добрыми глазами. Я опустил голову.

— Распишись.

Алиса Аркадьевна протянула мне журнал практики. Я поставил закорючку напротив своей фамилии, одним росчерком отняв у себя лето.

Но мне не лета было жалко.

Выйдя из учительской, я побрел по школе, ничего не замечая вокруг себя. Конь, осаженный на всем скаку.

Алиса Аркадьевна могла бы просто вызвать меня — я пришел бы, никуда не делся. Почему она предпочла ложь?

«Почему она предпочла ложь?»

Я застонал, а быть может, мне показалось, что застонал. В висках словно засели две пчелки, по одной в правом и левом. Они жужжали, настойчиво и звонко, пытаясь вырваться наружу.

Вырваться наружу…

Но они находятся в моей голове, и если вырвутся наружу, то в моем черепе образуются две дырки, и я сдохну к чертовой матери.

Схватившись за голову, я сел. Перед моими глазами на мгновение возникла черная дыра, но мало — помалу боль в висках стихла.

Низкий сырой свод подземелья. Кап! — сорвалась и расплющилась на земляном полу капля. Тусклая лампочка освещала пространство, перегороженное металлической решеткой. По ту сторону решетки — двое. Баба с фонарем и мужик.

— Марина?