— Или сильно голодный, — добавил Олексей. — Может быть, какой-то новый босс? Лицо мне незнакомо, но если поискать в картотеке…

— Вряд ли. Они же никогда никуда не ходят без охраны. А охрана у них серьезная. Даже если кто-то и сумел бы заманить сюда такого и всадить пулю почти в упор, все равно телохранители устроили бы настоящую войну. Тут все было бы перебито, и трупы лежали бы штабелями. Нет, у нас всего лишь одна пуля и всего один мертвец. Очень продуманная работа. Хорошо подготовленная засада. Так что вопросов два: кто он такой и почему так нужно было его убить?

— Ну, от этой банды мы ответов не получим.

Росихина знал, что его напарник прав. Может, от страха перед Общиной, может из преданности ей, но все, кто был к ней хоть как-то причастен, хранили молчание даже в самых безобидных вещах. Допросы свидетелей всегда сводились к одному из трех вариантов — ничего не видел; кто-то в маске вбежал, застрелил и убежал, так быстро, знаешь; и третий, самый распространенный: «Я не говорить по-русску».

В этом случае больше всего ответов будет по второму варианту: так быстро, знаешь… Впрочем, он не был склонен обвинять этих людей в злонамеренности. Хоть Красная мафия, хоть Братва, хоть Община, кого ни возьми, были беспредельно жестоки. Свидетелей вместе с семьями порой обрекали на смерть только потому, что какому-нибудь главарю, сидящему в своем безопасном схроне, вдруг приходило в голову, что этот человек может владеть какой-то информацией, которая может представлять интерес для властей. И ведь не просто на смерть, напомнил себе Росихина. Мафия зачастую была очень изобретательна по части пыток, и перед смертью несчастному пришлось бы вытерпеть много страшных мучений. Как ты сам поступил бы в такой ситуации? — не раз спрашивал он себя. Хотя мафия редко трогала милиционеров — это могло повредить делам, — случалось, что и их убивали. Мы, менты, конечно, и при оружии, и владеть им умеем, так что, худо-бедно, можем постоять за себя, а как быть простому человеку — учителю или рабочему с завода, или бухгалтеру, — какие шансы у них? Откровенно говоря, никаких. У милиции нет ни денег, ни народа для того, чтобы взять под охрану каждого свидетеля, и население это прекрасно знает и потому молчит в тряпочку и не высовывается. Даже сейчас кое-кто из посетителей ресторана наверняка боится за свою жизнь лишь потому, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Между прочим, странно, что это заведение вообще не прикрыли до сих пор.

«Именно этот страх, — думал Росихина, — и заставляет людей мечтать о добром старом времени, желать возвращения сталинского контроля за страной, что Путин, в значительной степени, делает в своей «программе реформ». А ведь середины нет и быть не может. Покуда в России существуют политические свободы, права личности и свободный рынок, будет существовать и преступность, крупная и мелкая. При Сталине они тоже существовали, но никакого сравнения с нынешним положением быть не могло. Но ведь этот аргумент довольно хлипкий, верно? Вроде тех, которые старые твердолобые коммунисты и ультранационалисты используют, чтобы бранить демократию и капитализм, забывая при этом, что железная рука дорого обошлась Советской России. Как это говорится? Плохое быстро забывается, так, что ли?» У отца Росихины, родившегося в семье рыбаков-якутов, было свое мнение на этот счет: «Когда выясняется, что женился на злобной ведьме, даже самая страховидная из былых подружек кажется очаровательной». И дело в том, что Советская Россия как раз и была такой вот страховидной подружкой. Конечно, были у нее и свои достоинства, но ничего такого, к чему хотелось бы вернуться, он не видел. К сожалению, многие из горожан — если верить последним опросам (не менее сорока процентов), разделяли это мнение. А возможно, он был безоглядным оптимистом, как назвал его однажды Олексей. Или безмозглым оптимистом?

А сейчас он сквозь витрину ресторана смотрел на мрачные лица сбившихся в кучки посетителей, на облачка пара, вылетавшие из их ртов и тут же развеиваемые холодным ветром, и думал, что его оптимизм, возможно, и впрямь не имеет никаких серьезных оснований. В этом ресторане на глазах тридцати с лишним человек двадцать минут назад вытряхнули посетителю мозги на стенку, и никто из них, по всей вероятности, не захочет и пальцем пошевелить, чтобы помочь найти убийцу.

— Похоже на то, но ведь все может быть, — ответил Росихина. — Попытка — не пытка, верно?

Олексей пожал плечами и улыбнулся типичной улыбкой русского фаталиста. А что я могу? Олексея мало что волновало, вернее, он всегда казался невозмутимым — точно так же, как всегда держал во рту сигарету.

Потом, опять же, бывает и так (правда, редко), что у кого-то из свидетелей чисто случайно проскочит какая-нибудь ценная информация, за которую сможет зацепиться следствие. Но чаще свидетели мямлят что-то совершенно бессмысленное или держатся враждебно, так что следствию приходится ограничиваться тем, что удалось выяснить при обследовании трупа или трупов.

— Кроме того, — продолжил Росихина, — если мы не соберем показания, пусть даже никчемные, не будет у нас ни четырех часов писанины, ни тошнотворного кофе.

— Четырех часов? Ну, это ты хватил…

— Черт возьми, где криминалист?

До тех пор, пока человека не признают официально умершим, трупу предстояло оставаться на месте и пялить остекленевшие глаза в потолок.

— В пути, — сказал Олексей. — Я сам звонил перед тем, как выехать. Похоже, вечер напряженный.

Росихина наклонился вперед, подцепил пистолет указательным пальцем за спусковую скобу и поднял с сиденья.

— Девять миллиметров. — Он вынул магазин и оттянул затвор. Патрон вылетел из патронника и, звонко щелкнув, упал на пол.

— Парень явно ожидал неприятностей. Патроны все на месте?

Росихина кивнул и понюхал ствол.

— Да, все, конечно. Все произошло слишком быстро. Ствол чистый. Слушай, чтоб меня… Гена, посмотри-ка сюда — номерок-то спилен.

— Неужто чудеса никак не кончатся?

Преступники часто уничтожают номера на оружии, которым пользуются в своих делах, обычно вытравливают их кислотой, но крайне редко выбивают другие, фальшивые. Так что, в принципе, есть шанс разобрать старый номер «Макарова», а это может куда-нибудь вывести. Безоглядный оптимизм. И, скорее всего, совершенно безосновательный, напомнил себе Росихина.

На самом же деле лейтенант Росихина и Олексей даже не надеялись что-то узнать ни от непосредственных свидетелей, ни от осмотра района и опроса его обитателей, как это часто бывало при расследовании убийств, хоть на Западе, хоть в Москве. В чеченской диаспоре все были накрепко связаны друг с другом, старались не иметь дела с милицией и до дрожи боялись Общины. И для этого были все основания. Жестокость этого преступного сообщества не имела границ. Словоохотливый свидетель мог не только погибнуть сам, но и увидеть перед собственной смертью, как будут мучительно убивать его родных. Понимание того, что из-за твоего неправильного поведения твоего ребенка могут на твоих глазах распилить на части обычной ножовкой, хорошо завязывает рты. Но, даже зная все это, Росихина был обязан выполнить все формальности, в частности, собрать показания, пусть даже они будут бессодержательными и даже откровенно лживыми, и предложить версию, пусть необоснованную, но хоть какую-нибудь.