из гранатомета. Под прикрытием огня и дымов рванул вперед, но его тоже подбили, одного военнослужащего ранили, машина своим ходом вышла из боя. Надежда на спасение танкистов угасала. Решили еще раз попытаться прорваться на БМП. Идти вперед вызвался механик-водитель рядовой Алексей Шишикин, который перед этим на своей БМП вытащил с линии огня раненых, но чью машину боевики подбили, и попросил разрешить ему на другой БМП прорваться к танкистам. Быстро подготовили все силы и средства, и БМП-1, маневрируя, под прикрытием огня на высокой скорости пошла к танкам. Все понимали — это последняя возможность спасти людей, поэтому огня не жалели. БМП прорвалась к танкам, механика-водителя и четверых раненых удалось спасти, погибших было двое — ефрейтор Руслан Кучеренко и рядовой Андрей Малин. Всех загрузили в десантный отсек. Без задержки Шишикин рванул обратно и благополучно добрался до своих. Как это ни горько, Алексей Шишикин, казалось, заговоренный от бандитских пуль и осколков, спустя три дня, 1 января 2000 года, погиб в бою от пули снайпера. Многие софринцы обязаны ему жизнью.

При выходе из огневых ловушек через открытое пространство солдаты и офицеры бригады показали массовый героизм. Под сплошным огнем боевиков боевые машины пехоты 1 — го батальона пять раз (!) прорывались к месту нахождения раненых и смогли эвакуировать 18 человек.

Евгений Бушмелев, в 1999–2000 гг. механик-водитель БМП 21-й отдельной бригады оперативного назначения внутренних войск, Герой России:

“Когда “духи” стали по нам бить очередями, казалось, отовсюду — из всех домов, с верхних и с нижних этажей, у меня тут же промелькнула мысль: надо спасать машину! Резко сдал назад, проломил кормой какой-то забор и заехал во двор частного дома — там укрыл свою “копейку” (БМП-1. — Авт.) за строением. Одновременно мой земляк Чехомов начал долбить из пушки по пятиэтажке, откуда велся самый сильный огонь. Пехота рассыпалась в разные стороны, залегла и тоже начала отстреливаться. Все это длилось довольно долго. Потом вместе с ОМОНом наши пацаны сумели выбить боевиков из одного здания и занять там оборону. Туда же, во двор, я перевел свою БМП. Вырваться, уйти назад никак не получалось. “Духи” обложили крепко, даже высунуться не давали. Тогда у меня на глазах сгорело несколько БМП. Почти всех пацанов я хорошо знал, со многими дружил. А потом я узнал, что и танки тоже погорели.

Ночью стал вывозить раненых и убитых. Всех их грузили в десантный отсек. Ехал в полной темноте — свет включать было нельзя, “духи” сразу лупили из всех стволов. Попервоначалу страшновато было: а вдруг заблужусь в кромешной темноте, но как-то сумел выбраться к своим. Глаза только сильно болели — устал всматриваться в дорогу, вернее, в черное пятно перед собой — это дорожный просвет так выглядел. Кругом чернота, а он еще чернее. Значит, правильно еду. Отвез раненых, вернулся обратно в город.

Бой был и на следующий день, и на следующий, и на следующий. Помощи не было. Сами своих раненых вывозили. “Духи”, правда, уже поняли, что огнем наших не выбить из зданий, пытались давить на психику. Кричали, мол, сдавайтесь, “Аллах акбар!”. Вообще там ведь все рядом было — “чехи” эти в двух шагах бегали или на машинах проносились мимо зданий, где наши засели, гранаты в окна все пытались закинуть.

Потом мы слышали, как в соседних зданиях, где “духи” засели, кричали. Это они наших пацанов, которых в плен взяли, били, пытали.

Мне тогда самому повезло. Шапку пулей с головы сбило. Я даже и не понял ничего сперва. Я у БМП своей стоял. Вдруг что-то тренькнуло — у меня шапку как рукой снесло. Мне Чехомов кричит: “Дурак, пригнись, стреляют!”.

На Грозный опускалась тьма, которую то тут, то там разрезали сполохи взрывов и вспышки выстрелов. Бой затихал.

Это был трудный день для бригады. Наверное, самый трудный в ее боевой истории. Многие из софринцев и спустя несколько лет, вспоминая о нем, не могут сдержать эмоций. Но тогда, 29 декабря, нельзя было давать волю чувствам, как бы тяжело ни было на душе. Да на них и не оставалось времени. Сама ситуация не давала расслабляться, впадать в уныние, напротив, требовала обдуманных и решительных действий. Во-первых, потому, что еще не все тела погибших удалось эвакуировать, неизвестной оставалась и судьба нескольких бойцов из 9-й роты 3-го батальона. Во-вторых, спецоперация этим боем не кончалась, и поставленную задачу по овладению районом необходимо было выполнять уже завтра. И в-третьих, бой хоть и затих, но не прекратился: то тут, то там по всему фронту слышались выстрелы, и под покровом темноты боевики могли предпринять попытку контратаки.

Обобщая информацию, поступившую из подразделений за день, штаб бригады уже планировал действия батальонов на предстоящую ночь и следующий день. Но наиболее важным в тот момент полковник Фоменко посчитал необходимость лично обойти роты, поговорить с солдатами и офицерами, уточнить для себя подробности двенадцатичасового непрерывного боя, помочь офицерам проанализировать свои действия и действия личного состава, разобрать тактику боевиков, сделать выводы из произошедшего.

Санитарная БМП. После боя

Ефрейтор Евгений Бушмелев. Герой России

Кроме этого людям требовались элементарные слова ободрения, поддержки, тем более что для большинства из них (даже для тех, кто имел реальный боевой опыт и первой чеченской кампании, и действий в равнинной Чечне осенью 1999 года) этот жестокий бой был, по сути, первым подобным испытанием в их военной судьбе.

Планируя завтрашний день своей бригады, комбригу требовалось знать: КАКОЙ она вышла из боя, СПОСОБНА ли на дальнейшие действия.

Это новое состояние, в котором пребывали люди, Геннадий Фоменко почувствовал сразу:

“Командиры батальонов организовывали переход к ночным действиям. Личный состав получал задачу окапываться в огородах, оборудовать огневые позиции в частных домах. Командиры подразделений определяли сектора стрельбы для дежурных огневых средств. Все требовали боеприпасов, перевязочных пакетов, резиновых жгутов, дымы.

Обошли позиции, личный состав чувствовал себя уверенно. Готовили траншеи для скрытного перехода на огневые позиции, в одной из рот личный состав ужинал.

Обратил внимание, что солдаты были немногословны, никто не суетился — каждый был