была по этому случаю богато обставлена; она сидела на кровати, покрытой розовым бархатом, вышитым серебром, и посетители выстраивались в очередь, чтобы поцеловать ей руку.

Затем двор вернулся в Зимний дворец, где Екатерина решила не покидать свою комнату, пока не сумеет преодолеть депрессию. Она посвятила остаток 1754 года чтению и размышлениям. Ее чтение включало работы Вольтера, «Дух законов» Монтескье (книга эта оказала огромное влияние на ее законодательную деятельность в качестве императрицы) и «Анналы» римского историка Тацита, а также все русские книги, какие попадались ей под руку, в том числе «два огромных тома Барониуса, переведенные на русский язык»{161}. (Цезарь Барониус был итальянским прелатом и церковным историком; скончался в 1607 году.) Екатерина смогла собрать достаточно энергии, чтобы посетить литургию в Рождество, но та отобрала у нее все силы. «В церкви лихорадка и боль охватили все тело, так что вернувшись в свою комнату, я разделась и легла в постель, которая на деле была не более чем кушетка. Я поставила ее у закрытой двери, так как мне казалось, что из нее не дуют сквозняки»{162}. Она поставила свою кровать в маленькой комнате, потому что ее обычная спальня с окнами на восток и на север была слишком холодной. Но кроме того, она хотела, как все страдающие депрессией, запереться в пространстве как можно меньшем, и провела всю зиму, уединившись в этой узкой маленькой комнатке, прячась самым тщательным образом от сквозняков.

Между Рождеством и Великим постом при дворе и в городе устраивалось множество балов, чтобы отпраздновать недавнее появление наследника. «Люди старались перещеголять друг друга в стремлении устраивать обеды, ужины, балы, маскарады, фейерверки и иллюминации раз отрази все великолепнее»{163}. Екатерина не посетила ни одно из мероприятий, в качестве оправдания ссылаясь на болезнь. К концу этого периода праздников из Швеции наконец вернулся Сергей Салтыков. Во время его отсутствия Екатерина получала известия о нем и обменивалась с ним посланиями через канцлера Бестужева и мадам Владиславову (чей зять был первым секретарем канцлера). Через те же каналы она узнала, что на ближайшее будущее есть намерение назначить Салтыкова русским посланником в Гамбург.

Эти сведения не улучшили ее настроения, но еще хуже было отсутствие у Салтыкова желания торопиться с возвращением, чтобы явиться на свидание к своей прежней возлюбленной. Мадам Владиславова организовала им первую встречу, но Сергей не пришел. «Я прождала его до трех часов утра, но он не появился; я мучилась в агонии, думая, что могло задержать его»{164}. На следующий день Салтыков заявил, что его перехватил Роман Воронцов (сенатор и отец Елизаветы Воронцовой) и увел на встречу масонов. Но Екатерина, расспросив Льва Нарышкина, вскоре поняла, что он мог прийти на назначенную встречу, если бы хотел. Она была глубоко оскорблена, но когда он наконец пришел повидаться с ней, с готовностью простила его.

И именно Сергей смог уговорить ее начать снова появляться на публике, что она и сделала десятого февраля 1755 года, на двадцатисемилетии великого князя Петра. Она пришла туда совсем другим человеком. В течение долгих недель и месяцев после рождения младенца Павла она поняла, что никто не будет бороться за нее, если она не будет бороться за себя сама. Ей необходимо самой лепить свою судьбу в России.

5. Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс

и Станислав Понятовский

(1755–1758)

Я не знаю, что говорю и что делаю. Могу лишь искренне сказать: такое я испытываю впервые в жизни.

Великая княгиня Екатерина —

сэру Чарльзу Хэнбери-Уильямсу

После Пасхи 1755 года великие князь и княгиня уехали в Ораниенбаум. Перед отъездом императрица позволила Екатерине взглянуть на ребенка еще раз. «Мне пришлось пройти через все покои Ее величества, прежде чем я попала в его комнату, где стояла удушающая жара»{165}. Великий князь демонстрировал вопиющее отсутствие политического самосознания, фактически превратив Ораниенбаум в анклав Голштинии и устроив там резиденцию полка голштинских войск. Усугубляя оскорбительность своего поведения, он стал каждый день, кроме официальных придворных дней, носить униформу собственного Голштинского полка, несмотря на то, что являлся подполковником Преображенской гвардии, и проводить все время, тренируя голштинские войска в устроенном для них лагере. Хоть Екатерина и порицала его действия, она ничего не говорила ему и проводила время в долгих прогулках с женатыми гофмейстерами и их женами, заботясь только о том, чтобы уйти в противоположном направлении от армейского лагеря. Петр, писала Екатерина, начал постоянно распространять вокруг себя запах алкоголя и табака. Она, с другой стороны, приобретала репутацию умного, умеющего слушать и думать собеседника. Даже Петр называл ее «мадам Находчивость» и приходил к ней за советом, хотя «получив его, убегал так же быстро, как и появлялся»{166}.

29 июня в Ораниенбауме в честь именин великого князя состоялся ужин, на который были приглашены все послы и иностранные посланники. Екатерина сидела рядом с британским послом сэром Чарльзом Хэнбери-Уильямсом, с которым впервые познакомилась несколько месяцев назад. Она с нежностью вспоминает тот ужин в Ораниенбауме:

«Я помню, что сэр Хэнбери-Уильямс, британский посол, был моим соседом по столу. У нас состоялся приятный веселый разговор. Он был остроумен, хорошо информирован и знал всю Европу, так что беседовать с ним было нетрудно. Позднее я узнала, что он уехал с этого ужина с таким же удовлетворением, какое испытывала и я, и что он говорил обо мне с восхищением»{167}.

На этом вечере сэра Чарльза впервые сопровождал его молодой секретарь, поляк Станислав Понятовский, который немедленно привлек внимание Екатерины, когда они с сэром Чарльзом наблюдали за танцующими.

Сам сэр Чарльз был богатым джентльменом родом из Монмутшира. Родившийся в 1708 году, он удачно женился (на леди Френсис Конингсби, от которой имел двух дочерей, но с которой через десять лет полюбовно разошелся), состоял членом палаты лордов в Парламенте и в 1744 году стал рыцарем. Друг Горацио Уолпола, он также был хорошо известен в Англии как остроумный человек и автор сатирических, а порой и довольно непристойных стихов[24]. Он был членом клуба Адского пламени — аристократического круга и джентльменского заведения, имевшего репутацию притона для оргий; в действительности там делали то, что люди подобного круга делали всегда: пили, посещали проституток и актрис и вышучивали друг