– А подтянуться сколько можешь? – громко спросил я у Дивайса.

– Если не раскачиваться? – воодушевился кислый. – Раз двадцать, не меньше.

И он тут же полез на турник.

Подошедший Мураховский задрал голову и посмотрел на подтягивающегося Дивайса с такой страдальческой гримасой на лице, словно хотел сказать ему «Осёл!», но боялся, что на этом не остановится.

– Пошли, – вместо этого сказал он мне. – Поговорить надо.

Мураховский завел меня в дом из красного кирпича, который стоял между туалетами и конюшнями. Видно было, что и этот дом новый. (Как и всё в инкубаторе, за исключением каменного особняка за красивой чугунной оградой, куда Бур утащил свою дочь Светлану.) Внутри еще пахло непросохшей штукатуркой.

Вместе мы вошли в некое подобие кабинета. По дороге, в конце недлинного коридора, я увидел небольшую комнату, заполненную оружием: футлярами, арбалетами, боевыми ножами. Вход в комнату перекрывался железной решеткой из толстых прутьев, в которой было проделано откидное окошко, достаточное, чтобы просунуть арбалет, но недостаточное, чтобы влезть внутрь. («В такое окошко может пролезть только мартышка, ну или маленький ребенок», – подумал почему-то я.) В комнате сидел охранник и разглядывал интеркомиксы.

Больше ничего я рассмотреть не успел, так как Мураховский довольно грубо толкнул меня в спину.

– Слушай внимательно! – сказал он, как только мы оказались в кабинете. – Сейчас ты увидишь наших ДЕТЕЙ. Возможно, кто-то из них будет задавать тебе вопросы. Возможно, тебе самому необходимо будет что-то спросить у них. Говорить разрешается. Но – по обстановке. Поэтому первое. Если я подам знак – замолкаешь мгновенно. Как труп. Второе. Фильтруй базар. Все дети на территории инкубатора – тихие.

– И мальчик у бассейна? – спросил я.

Мураховский потер голову, и лицо его свела страдальческая гримаса.

– Говорил же я, говорил! – обратился он к пустому месту на стене. – Говорил, что его лучше в пруду утопить. Слишком он въедливый. Смотри, как лезет везде… Ладно… Ладно… Молчу.

«Еще один сумасшедший!» – подумал я, но не слишком удивился. В Секторе каждый второй разговаривал сам с собой. А этот, похоже, был еще и контужен.

– Мальчик у бассейна? – спросил он, уставив на меня тусклые голубые глаза, словно покрытые пленкой, как у птицы. – Да, и мальчик у бассейна. Поэтому говори со всеми детьми, как с тихими. А с мальчиком у бассейна в первую очередь. Никаких «долбофаков», никакого вот этого… – Он покрутил в воздухе скрюченными пальцами. – Будь крайне осторожен. Понял?

– Понял, понял, – поспешил заверить я.

– Вопрос, – вдруг сказал он и, наклонив голову набок, вцепился в меня глазами. Пленка на них немного растаяла, как будто его отпустила сильная внутренняя боль. – Ты живешь с тихими. Чем они от нас отличаются? На твой взгляд?

– Ну, они… – задумался я.

– Только не надо рассказывать, – перебил он меня, – что мы жадные, злые, с прыгающими мыслями, ездим на рикшах и поклоняемся мобильнику. А они добрые, щедрые, спокойные и так далее. Не надо рассказывать про нашу жизнь. Давай коротко. В двух словах. Что самое главное?

Я много времени потратил на обдумывание различий между мной и Надей. Я, можно сказать, кожей прочувствовал эти различия. Спинным мозгом. Поэтому ответ был у меня давно готов.

– Они уже дома, – ответил я.

– Что? – переспросил Мураховский.

– Они уже дома, – повторил я.

– Дома, – повторил за мной Мураховский, уставился себе под ноги, схватился обеими руками за волосы и потянул за них. Потом поднял лицо со страдальческой и в то же время жестокой улыбкой на нем. – Дома, значит… Пошли!

Он снова вытолкнул меня в коридор, из которого мы спустились по ступенькам вниз, где Мураховский с лязгом открыл стальную дверь. Стоявший рядом охранник протянул ему шипевший и потрескивающий факел, и мы вошли в узкий подземный ход.

В конце сырого подземного коридора Мураховский потушил факел, потянул на себя ручку стальной двери, и вскоре мы оказались в просторном помещении с круглыми стенами, диаметром, наверное, метров десять. На высоте около четырех метров начиналась крыша, которая представляла собой конус из узких досок, сходящийся в точку, расположенную над центром комнаты, так что возникало ощущение, что мы были накрыты громадной вьетнамской шляпой. Под самой крышей по всей окружности шли окна, и в комнате было довольно светло.

Я узнал помещение. Мы просто оказались внутри того здания, которое стояло рядом с вышкой посередине городка. Зачем было пробираться к нему по подземному ходу, я не понимал. Возможно, такова процедура инициации? Но во что?

Внутри играли в шашки двое пацанов в холщовых брюках и рубахах навыпуск. На коленях у женщины в русском сарафане сидела четырехлетняя девочка, раскачивала ножками в красных ботиночках и накручивала на палец светлый волнистый локон.

Посреди комнаты возвышалась на половину человеческого роста сияющая труба из нержавейки с полметра в диаметре. В нее озабоченно и испуганно заглядывал худой мужчина в очках и белом халате. В стороне, в широком антикварном кресле сидел полковник Бур. В сияющем чистотой синем костюме в узкую светлую полоску.

«Значит, это и есть «Кругляш», о котором говорил мой новый знакомый Дивайс», – подумал я.

Если я был прав, то Кругляш больше всего напоминал что-то среднее между детской комнатой в каком-нибудь санатории и научной лабораторией.

– Начинайте! – сказал Бур, даже не кивнув мне.

Женщина, приподняв ноги на носки, подвинула девочку у себя на коленях и представилась.

– Меня зовут Катя, – сказала она.

– Иван, – сказал я. – Здравствуйте. Кажется, мы уже виделись в столовой.

У женщины были короткие волосы, крашенные в черный цвет, и полные тоски светло-карие глаза. Взгляд ее и манеры чем-то напомнили мне манеры директора школы, в которой работала Надя, ну и, может быть, Чагина, из чего я сделал вывод, что женщина принадлежит к немногочисленному племени неправильных дерганых.

– Это Миша, – показала женщина на черненького кудрявого мальчишку.

Мальчишка с интересом посмотрел на меня.

– Привет, – помахал я ему, и он улыбнулся, озарив комнату.

Как страшно я успел соскучиться по улыбкам тихих за эти несколько дней, растянувшихся в целую вечность! Покашляв, я едва удержал слезы, наворачивающиеся на глаза. Это движение не осталось незамеченным мальчишкой.

– А это Гриша. – Женщина показала на второго пацаненка, рослого и светловолосого, в котором я узнал сорванца, обрызгавшего водой из бассейна Светлану, дочь Бура.

– Значит, Миша и Гриша, – сказал я. – Все понятно.

Что именно «понятно», я и сам, конечно, не знал. Но мальчишки, по-видимому, знали. Они переглянулись и засмеялись. Человек в белом халате бросил на Бура многозначительный взгляд. Бур кивнул ему.