— Яха, ухи драные...

— Тащи, Ванька, тащи, старый черт!

— Пятерик ставлю, что Медному крысы те — во, на один кус!

— А, по рукам!

Сторож нырнул куда-то в угол, пошебуршил там, попричитал, пару раз матернулся... и вернулся к столу, волоча за шкирняк здоровущего рыжего кота с побитой рожей, глядя на которую сразу становилось понятно: этот глотку перегрызет, глазом закусит — не поморщится.

— Ме-е-едный...

Сторож выскочил наружу. Захлопнул за собой дверь. Портовые грузчики и складские, сидевшие на тюках брезента и мешках из-под зерна, взвыли. Уставились в окно, за которым разворачивалось сегодняшнее представление. Рыжий кот отряхнулся, уселся в середине стола, принялся мыть морду толстой лапой, словно происходящее его не касалось. Словно он не видел лезущих по ножкам вверх крыс. Словно не догадывался, что еще секунда — и он превратится в гладиатора. И будет рвать, грызть и убивать ради славы и просто для удовольствия.

— Ах, скоти-инка! Красавчик! Медный!

— Червонец ложу!

Нахаленок лет шести с круглой головой и торчащими ушами лузгал семечки, забыв обо всем на свете. Подглядывал из-за угла, чтобы денег не платить. Ух, заругает папка, что без спросу на склады сбежал! Оттаскает за уши-вареники, а то и хворостиной достанется. Но не можно, никак не можно уйти сейчас — сторож сказывал, крысобои эти — от камышового кота нарожденные, злые, как черти, живут в клетках и только мясо сырое едят. Не то что портовые, худые да ободранные кошаки. Сейчас Яшка как начнет биться — ух, что будет! Яшка Медный еще ни одного боя не проиграл — задаст крысам жару!

— Слышь, паренек, можешь подсказать? — вынырнул сбоку хлыщ. Тощий, долговязый. По одежде — носильщик, грязный, как чушка, то ли пылью, то ли мукой засыпанный, а по говору — из купцов. Чистый разговор, правильный. — Как эта улица называется?

— Эта-та? Средний, переулок то есть. — Видать, матрос. С баржи сошел, по берегу прогуляться. — Ты, дядь, если гулять хочешь — топай отсюда до Почтовой, там конка бегает.

— Спасибо, — сказал, будто поперхнулся.

Долговязый поднес руку к лицу, будто очки хотел поправить — а очков-то и нет. Может, с придурью? Один глаз синий, другой — как трава зеленый, волосы сосульками — ко лбу прилипли и возле ушей смешно торчат...

* * *

За известняковой плитой обнаружилось сердце лабиринта. Никакой ошибки быть не могло — яркий, режущий глаза свет, мраморные стены и посредине — та самая линза. Будто кто-то выточил ее из бело-зеленоватого стекла для огромного телескопа, а потом передумал и затащил в подземелье.

— И... как в нее заходят? С любой стороны? — Макар обежал постамент. Стороны одинаковые. Ни тайных знаков, ни ценных указаний. Где-то в глубине сознания заворочалась мысль: а не вернуться ли к Карине? Не затеял ли ты слишком опасную авантюру? Много ты знаешь о порталах во времени? Сумеешь ли выбраться из лабиринта на поверхность?

Но Макар мысль эту отследил, задушил и отбросил в сторону. Как крысу. Потому что не хватало еще Карину сюда втягивать. Шорох эту кашу заварил — Шорох ее и расхлебает. Любимую девушку нужно защищать, а не прятаться у нее за спиной.

Макар еще раз повторил в уме нужную дату — двадцатое мая одна тысяча девятисотого года — и шагнул в холодное стекло, ставшее вдруг податливым, как желе. Споткнулся и упал — здесь постамента не было, линза будто висела в воздухе. Да и в зале темнее — не все лампы горели. Шипя сквозь зубы от боли в отбитых коленках, Макар поднялся на ноги. Оглянулся. Изучил отражение растрепанного себя — с разбитым носом и дикими глазами. Видок — закачаешься.

Пора идти. Сунул руку в карман за черепахой и похолодел. Ее не было. Следующие полчаса Макар провел, ползая на четвереньках возле линзы. Бесполезно. Черт. Это что, плата за проход? Что еще Карина не успела ему рассказать?

Задача усложнялась. Теперь придется следовать поворотам лабиринта, терять и находить нужный маршрут, потратить неизвестно сколько времени, да еще при этом... Макар вскочил и чуть ли не рысью припустил по коридору. Да еще при этом не попасться на обед Пахаку. Которого здесь уж точно никто не будет сдерживать.

* * *

Макар совсем измучился, когда тоннель вывел его к точке, где, как утверждал маршрут на телефоне, должен быть выход. На шершавой каменной плите поблескивала ручка. Настоящая дверная ручка.

— Попробуем?

Осторожно нажал на нее. В глубине стены хрустнуло, и плита — размером с дверной проем — уехала в сторону. В нос шибануло кислятиной, рыбным запахом, но главное — сквозняк. Сквозняк! Раз подул ветер, свобода близко!

Макар рванулся вперед, пробежал анфиладу полутемных каморок и комнатушек, поскальзываясь на чешуе и рыбьих потрохах, толкнул еще одну дверь, выскочил на улицу. И застыл, как истукан. Вокруг складов толпился народ: носильщики, рабочие, рыбаки, оборванцы и босоногие мальчишки, громко переругивались и кричали, лаяли собаки, а над рекой, если глянуть вниз, вдоль деревянных мостков, шумел порт. Сзади ухмылялся окнами рыбный склад купца Максимова, первого городского миллионера и гласного казака городской думы. Склад, согласно пожарным сводкам дотла сгоревший в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году.

За следующие полчаса Макар просто одурел. Хотя он бодрился и хорохорился, твердил сам себе: «Май тысяча девятисотого — это тебе не февраль сорок второго!» — но все равно, оказавшись здесь, почувствовал себя неуютно. А точнее — ошалел от шумной улицы, от горластых парней — «Поберегись! Зашибу!» — медленно и натужно идущих по двое с огромными плитами черного камня, как муравьи, от верхних складов к набережной. От пароходных гудков, от чаячьей ругани, которая чуть не заглушала людскую, от малолетнего карманника, который попытался подрезать у Макара телефон и был пойман за руку в последнюю секунду, еще бы чуть-чуть — и того. От вони мазута, рыбы, немытого тела, от дыма чадящих свалок и чистого, тонко-прозрачного аромата листвы.

Здесь привычные, вдоль и поперек исхоженные Парамоновские склады вместо того, чтобы быть декорациями для фотографов и любителей городского перформанса, жили. Как будто Макар и город поменялись ролями, Шорох стал фоном — растерянным и непонимающим, а дома и улицы превратились в главных героев.

И все же где-то в глубине ошарашенной души рядом с удивлением нарастал восторг. Дикий, бесшабашный восторг. Вместо того чтобы искать прапрадеда, хотелось расстегнуть куртку, заломить картуз, которого не было, и идти гулять по узким улочкам, пиная камушки, чувствуя себя не статистом, а главным героем исторической хроники. Это вам не кино и даже не 9D! Безрассудное веселье и злость — и где там ваша конка? Эх, прокачусь!

* * *

Он подошел к окну склада, присел на край мешка рядом с прыщавым мужичком. Проследил за его взглядом. Тот таращился в окно и подвизгивал от возбуждения. Было отчего. За стеклом поджарый рыжий кот метался по столу, перекусывая крысам шеи. Каждый успешный выпад сопровождался ревом толпы. Белобрысый парень с дочерна загорелым лицом и свернутым набок носом протянул Макару картуз — будешь, мол? Макар набрал оттуда горсть непрожаренных, крупных семечек, перещелкал с десяток и ухмыльнулся. Сплюнул на землю липкие кожурки, провел ладонью по волосам — ох же ж, что у него на голове творится?! — и наконец почувствовал себя «в кадре»... Но не тут-то было.