– В самом деле? – жадный, голодный интерес вспыхнул на лице епископа. Клод остро пожалел друга – похудевший, утративший плавность движений, Арман мало напоминал сейчас самого себя после Рима. Ничего не осталось от лощеного, обласканного королевской милостью прелата в этом заезженном коняге.

Ответить Клод не успел – дверь распахнулась, явив Дебурне и Ларошпозье, нагруженных корзинами и свертками.

– Ваше преосвященство! – заорал Поль, спотыкаясь и салютуя бутылкой. – Вам лучше!

– Как вы, мсье Арман? – подошел Дебурне. – Выпили малину?

– Выпил. Есть хочу, – успокоил старика Арман.

Вскоре обед был готов: превосходное рагу из баранины с репой, голова сыра, ветчина, пирог с яблоками и четыре бутылки бордо – всему этому изобилию они были обязаны Бутийе, также приказавшему не жалеть дров. После еды Армана потянуло в сон так, что он едва донес голову до подушки. Поэтому все разговоры решили оставить назавтра.

– В карете наговоримся, – посулил Клод.

– В какой такой карете? – всплеснул руками Дебурне. – Мсье Арман едва в себя пришел, куда вы хотите его везти?

– До Шаррона всего шесть лье, – возразил Клод. – Дорога схватилась – мигом домчим. В карете теплее, чем тут!

Он обвел рукой зал – черные потолочные балки, теряющиеся в полумраке, стрельчатые окна, в которые выдувало все тепло, даруемое драгоценными дровами, холодный плиточный пол… Не самое подходящее место для больного.

– Карета большая, устроимся все.

После плотного завтрака трое друзей и Дебурне – из уважения к его преклонным летам – загрузились в карету. Новенький щегольской экипаж выглядел достаточно прочным, чтобы не окончить бесславно свою службу где-нибудь на ухабе между Люсоном и Пюираво, а пара вороных – упитанными, как бочки. Словом, выезд у Бутийе был выше всяких похвал.

На козлах Арман увидел Гийома – еще более раздавшегося вширь и не утратившего ни толики самодовольства, так и сочащегося из его косых глазок.

Завидев епископа, Гийом слетел с козел и с видимым удовольствием получил благословение, встав на колени и смачно приложившись к перстню. Арман украдкой подышал на аметист и вытер о сутану, досадуя, что приходится ехать в черной шерстяной. Убедить Дебурне, что в шелковой он не замерзнет насмерть, не смог бы и пророк Даниил. Расправив подол, Арман раскинулся в мягких подушках и вздохнул от удовольствия – они словно внутри ларца, где знатная дама хранит изюм вперемешку с сабзой и финиками. Зная Клода, Арман ничуть не сомневался, что в карете сыщется и то, и другое, и третье.

Запнувшись о порог, на сиденье рядом свалился Ларошпозье, а напротив устроились Клод и Дебурне, не выпускающий из рук укладку с бумагами хозяина – кое-что из писем и черновиков Арман решил взять с собой.

Дорога действительно подмерзла, и ехать было одно удовольствие – Арман отметил, что из окна кареты даже безумные люсонские ландшафты не оказывают обычного угнетающего воздействия.

Равнина, расстилающаяся по обеим сторонам дороги, сейчас напоминала епископу волосатое стекло – бочажки покрылись льдом, в желто-серых островках камыша свистит ветер – трудно найти картину непригляднее.

– Интересно, замерзла ли Триезская топь? – спросил Арман, благословляя через окно кареты двух крестьянок с корзинами торфа за плечами.

– Куда там! – откликнулся Ларошпозье. – Таких морозов, к счастью, уже лет пять не было.

Дебурне перекрестился.

– И как тут люди живут… – пробормотал Клод, провожая глазами земляную хижину без окон, чью тростниковую крышу яростно чесал пронзительный северный ветер.

– Ужасно живут, – с негодованием сообщил епископ. – К причастию не ходят. Церковную десятину не платят, талью собрать – целое дело.

Ларошпозье кивал, соглашаясь:

– Платить не с чего – земля скудная, овес да рожь, неурожаи каждый второй год… Где дубравы есть, там хоть желудевой мукой народ спасается. Осенью ни одного желудя на земле не останется – все подчистую соберут. А на болоте… – он махнул рукой.

– А клир! Половина во грехе живет – ух, доберусь я до всех этих экономок да племянниц… – продолжал епископ. – Детей с ними приживают… Хотя половина всех окрещенных и месяца не живут. Да и вообще мрут как мухи – голод.

– Крестьяне мрут, а господа что же? – нахмурился Клод.

– Господа все в Париже, – ответил Ларошпозье. – На земельную ренту не прожить, все служат. Я, например, существую на то, что мне присылает брат-лейтенант, потому что всех доходов от земли еле хватает матушке на прожитье. А приходских денег – кот наплакал.

– Голод, грязь, глупость! – припечатал епископ и задернул суконную шторку.

После Пюираво ветер переменился – пахнуло трясиной. Задолго до моста через Севр-Ньортез знаменитая Триезская топь уже заявляла о себе запахом тухлой рыбы. Представив себе арпаны и арпаны болотной жижи, сквозь которые еле ползет речка, чтобы добраться до моря – Арман едва не передумал туда ехать.

– Почему ты поселился именно у залива? – поинтересовался Ларошпозье. – На севере хоть лес есть.

– Отцу удалось купить землю именно тут, – пояснил Клод. – Ему принципиально стать землевладельцем именно в той провинции, где родился.

Однако по прибытии все оказалось не так плохо. К двухэтажному каменному дому с двумя боковыми крыльями, словно обнимающими пологий холм, вела обсаженная боярышником подъездная аллея. Яркие заросли украшали и внутренний двор, с замерзшим прудом и белой беседкой, от которой в обе стороны отходили шпалеры, увитые виноградной лозой.

Привыкший к донжонам, рвам и подъемным мостам в резиденциях сеньоров, Арман с удовольствием изучал мирную обитель.

– А если война? – поинтересовался он все-таки. – Здесь негде укрыться.

– Поступлю как все вассалы – буду просить убежища у сюзерена, – улыбнулся Клод. – Пустишь к себе?

– Ох, Клод… – Арман подумал, что при всех недостатках епископской резиденции она вполне может выдержать осаду – цилиндрическая башня, прилепившаяся рядом с колокольней, испокон веку служила убежищем главе епархии. Но за последние двадцать пять лет ни разу не использовалась по прямому назначению за неимением главы. Вообразив отца Шелю, с кашлем льющего кипящую смолу на головы осаждающей армии, Арман почувствовал укол совести.

– Моя супруга Мари.

Молодая женщина присела в реверансе, целуя аметист на его руке. Обозрев налитые плечи и приподнятый корсажем бюст, он оказался не готов к зрелищу ее губ – свежих, тугих, как розовый бутон, сложенных в приветливую улыбку. Стараясь скрыть ошеломление, он легко коснулся ее пушистых светлых волос в благословляющем жесте, отчего стало еще хуже.

– Мне кажется, мы уже встречались? – в самом деле, в звуках ли ее низкого теплого голоса, в прищуре ли голубых глаз – ему почудилось нечто знакомое.