Просто кивком головы, удивленьем, шуткой. Признанием старика, что и он, старик, тоже мало что знает о жизни, и у него больше вопросов, чем ответов.

«Эх, ребятки, в этом сложном море…» — говорил он, проглатывая букву «л», и замолкал, тяжко вздохнув. Он хотел научить нас, как плыть и выплывать «в этом сложном море» — в кино и в литературе, в этом суровом мире, где как раз был конец пятидесятых, и скупые капли «оттепели», и эйфория пятьдесят шестого отливались горькими слезами, и у него не хватало слов: он видел наши первобытные, бесшабашные, по-вгиковски самонадеянные головы и, кажется, не переставал удивляться, что жизнь — какая никакая — продолжается, и этих — то есть нас, не знавших ни-че-гошеньки, что было до нас, не вкусивших плодов мировой культуры, нас, попавших в волчью яму победившего невежества (тогда ведь Достоевского в школе не проходили, Есенина и Блока не издавали, не говоря о религии и философии) — нас, таких вот, тоже можно и нужно чему-то учить.

И он старался. «Глубокомысленней надо, ребята, вот тут бы надо как-то поглубокомысленней», — говорил наш старик, теребя мундштук с незажженной сигаретой — он тогда бросил курить и был очень нервен. Что это значило — «глубокомысленней» — для нас, «спрыгнувших с ветки»? Да ничего не значило, зато потом припомнилось. Найдя хоть крупицу литературы в наших корявых этюдах, Габрилович у всех на глазах развивал из нее свой сюжет — один, и другой, и третий. И не забывал похвалить автора, забывая, что это он сам придумал, и автору остается только краснеть. Наш «старик» был настолько мастером и хозяином своего дела, что без всяких, как теперь сказали бы, «комплексов» открывал перед нами свои сомнения и тайны рождения сценария. Он говорил, что перед чистым листом бумаги ты всегда «начинающий» — нет ни опыта, ни возраста. Он тогда сочинял «Коммуниста». Все награды, почести, фестивали и юбилеи были еще впереди.

Я много раз бывала на его торжествах, нас вообще часто сталкивала судьба, мы путешествовали по ближним и дальним странам, и я, к счастью, успела сказать слова благодарности своему учителю, но всегда старалась завернуть их как-нибудь «поглубокомысленней», чтобы не дай бог не впасть в пафос, чтобы Габрилович не опустил глаза, как в аудитории, когда он, стыдясь и морщась, произносил беспощадно: «Это просто вранье!» Не было слов хлеще, и это тоскливое, брезгливое «Вррранье!» — до сих пор в ушах. Хорошая была школа, немногословная.

А все-таки жаль, что я не успела рассказать Габриловичу один маленький случай, который бы его обрадовал. Показывали по телевизору старую картину «Коммунист». Я сидела в чужом доме с двумя девочками семи и восьми лет. Я хотела выключить телевизор, чтобы звонить по телефону, но вдруг увидела их глаза! Они смотрели на Урбанского, который рубит деревья чтобы растопить паровоз, они смотрели прекрасную сказку, и никакая сила не оторвала бы их от экрана. Я и сама засмотрелась. Значит, живо это кино. Как живы для меня те уроки, когда на примере этого самого эпизода, еще не написанного, только придуманного, мы обсуждали — что такое сказка и что такое «просто вранье!» Габрилович тогда сочинил, что смерть коммуниста будет долгой, неправдоподобно долгой, пуля его не берет, его убивают, а он живой! И две девочки дрожали перед экраном, вцепившись в стулья, знать не знающие ничего про коммунистов, и едва ли они когда-нибудь узнают имена Габриловича, да и Урбанского, и Райзмана, они теперь живут в Америке, но благородный богатырь навсегда останется в их памяти. И замечу, кстати, ни один самый яростный антикоммунист не покусился на славу того знаменитого фильма, он стоит особняком, крепче памятников, которые можно снести.

                             «Киносценарии», № 1, 1994

«Голос» — это кино о кино. И о смерти. Режиссер Илья Авербах. В главной роли Наталия Сайко. В роли режиссера Леонид Филатов. Фотография Елены Карусаар

Елизавета Никищихина, Наталия Сайко, Леонид Филатов. Фотография Елены Карусаар

Мы с Ильей в нашей квартире на Подрезовской улице в Ленинграде. Для Ильи Ленинград всегда оставался Петербургом. Фото Ю. Колтуна

«Голос». Сергей Бехтерев в роли композитора. Фотография Елены Карусаар

«Голос». Татьяна Лаврова. Фотография Елены Карусаар

«Голос». Елизавета Никищихина в роли второго режиссера. Фотография Елены Карусаар

«Голос». Алла Осипенко и Наталия Сайко. Фотография Елены Карусаар

«Голос». Всеволод Шиловский в роли оператора. Фотография Елены Карусаар

Мы с Ильей Авербахом на съемке фильма «Чужие письма» в Калуге, 1975 год. Фотография Елены Карусаар

«Чужие письма». Ирина Купченко в роли Веры Ивановны. Фотография Елены Карусаар

«Чужие письма». Ирина Купченко и Зинаида Васильевна Зеленая в роли старой учительницы. Фотография Елены Карусаар

«Чужие письма». Светлана Смирнова в роли Зины Бегунковой и Олег Янковский. Фотография Елены Карусаар

«Чужие письма». Светлана Смирнова, Иван Бортник, Майя Булгакова. Фотография Елены Карусаар

Илья Авербах на съемке кинофильма «Чужие письма» В роли художника — художник С. Коваленков. Фотография Елены Карусаар

Григорий Михайлович Козинцев, руководитель режиссерских курсов «Ленфильма»

Евгений Габрилович и Илья Авербах

Илья Авербах на съемке.

Режиссер Кира Муратова. (Про фильм «Долгие проводы» читайте статью «За что?»)

Фильм «Долгие проводы». Зинаида Шарко и Олег Владимирский.

Зинаида Шарко в роли Евгении Васильевны.

«Долгие проводы». Мать и сын на кладбище

Наталия Рязанцева. Фото Т. Шахвердиева

Незабываемый тысяча девятьсот пятьдесят восьмой

Я рассказывала эту историю не раз. И не только я. Все, кто в те годы учился или работал во ВГИКе, причастны к этой истории, теперь уже ставшей историей.