Тот отшатывается, словно разоблаченный шпион, чье настоящее имя внезапно произнес шеф вражеской контрразведки. Сухие тонкие губы снова расходятся в неприязненной улыбке. На лицо возвращается маска отстраненности и невозмутимости.

– Грех? – переспрашивает он. – Ты, Диська, всерьез считаешь, что все это… – Он обводит рукой комнату с каменными кольцами и современными системами наблюдения. Но я понимаю, что в виду имеется весь Особняк. – Все это дано нам как наказание?

Теперь его улыбка почти настоящая. Да что там – Эдик едва удерживается, чтобы не рассмеяться. От этого мне становится еще гаже. Кружится голова. Я чувствую запах его пота – чужой, едкий, словно инородный, пробивающийся через заслоны туалетной воды, нанесенной на домоправителя так, словно он принимал из нее душ.

Мы глубоко под землей.

Глубоко настолько, что городским властям не стоит даже помышлять о строительстве метро в этом районе.

Похоронены заживо.

Эдик переспрашивает:

– Грех? – И не дает отреагировать, возвращая мне собственные сомнения, так и не воплощенные в ответ Чумакову. – Ты на самом деле считаешь, что наше пребывание здесь обусловлено наличием грехов или испорченной кармой? – Качает головой, в которой каждый миг отмирают новые сотни нейронных сцепок. – Судьба слепа, Диська, – говорит он. – Искать взаимосвязи между событиями своей жизни и неким влиянием свыше – до ужаса неразумно. Не существует причин. Не существует следствий.

Он недоговаривает. Или выдает желаемое за действительное. Но я молчу, сотрясаясь от мелкой морозной дрожи и скрежета жерновов, проникшего в кровь.

Монолитные стены вокруг нас похожи на утробу гигантского чудовища, болезненно-серые и равномерно-шершавые. Серые, словно хрустящая кожа дорогих перчаток аристократа. Будто блеклая шкура оголодавшего волка, подкрадывающегося к детскому лесному лагерю. Как тлен, опутывающий наши жизни…

– Отправляйся в кровать, – с сочувствием говорит Эдик. – И забудь о том, что видел.

Спорить я не намерен. Оставляю комнату с диском. Не разбираю дороги, иду наугад. Но Особняк услужливо подсказывает повороты коридоров, не позволяя заблудиться.

Забираюсь под одеяло, даже не раздевшись. Кутаюсь, безуспешно пытаясь согреться. Кажется, что холод подземелья впитался в тело, словно крем в тортовый корж; пронзил, стал неотъемлемой частью. Ворочаюсь и скриплю зубами, сражаясь с нестерпимым зудом под кожей спины. Слуги рыцарей энтропии вокруг меня покорно спят, наполняя общую комнату стонами и неразборчивым бормотанием.

Эдик возвращается в подвал через несколько минут.

Усталой походкой, похожий на древнего старика, бредущего к собственной могиле. Скрывается за занавеской, шуршит плотной черной шторой, включает ночник. Раздевается неспешно и с привычной аккуратностью, стараясь не шуметь. Слышу скрип матраца, слышу кряхтение, с которым старший прислужник забирается в постель…

Пытаюсь заснуть. Изгоняю из сознания образы комнаты с каменными дисками на полу.

Вспоминаю монолог Эдика. Неужели он прав, и мир никогда не имел причинно-следственных связей? Зло хаотично и бессистемно? Не подчиняется логике и не имеет причин? Что, если природу его происхождения на Земле систематизируют лишь в книгах, и то лишь для того, чтобы не свести читателя с ума?..

Переворачиваюсь с боку на бок, в полумраке разглядев остроносый профиль Чумакова. Своего старого знакомца. Ублюдка, не имеющего права дышать моим воздухом. Неожиданно вспоминаю историю, рассказанную малознакомыми автостопщиками по дороге из Новокузнецка в Томск. Когда-то она казалась мне байкой, колоритным фольклором трассы. Сейчас я уже не уверен в ее неправдоподобности…

Речь шла о смертях на федеральной магистрали. Конкретнее: на куске трассы Кемерово – Новосибирск, официально признанном крайне аварийным. Где из года в год великое количество перевертышей, гармошек и лобовых, в том числе и со смертельным исходом. Чаще всего происходивших после плановых ремонтов полотна. С учетом обстоятельства, что дороги в стране ремонтируются с завидной регулярностью…

Парень хипповатого вида и его прыщавая подруга-швабра рассказывают то, что считают истинной правдой. Передавая по кругу папиросу с анашой, они доверительно говорят мне, что хозяин местной шиномонтажки приплачивает ДРСП. Платит, чтобы работники при ремонте вмуровывали в обочину железные штыри, изготовленные из старых автомобильных рессор. Почти незаметные, любовно подточенные и замаскированные в асфальте.

Именно на них, особенно по ночам или в ненастную погоду, люди прокалывают себе шины. Выжившие не понимают причин, недоумевают, проклинают несуществующую судьбу и вполне объективное невезение. А затем возвращаются в придорожную монтажку, чтобы заплатить за ремонт…

Подлечивая косяк слюной, парнишка с длинными немытыми волосами шепчет, что за период с 2007 по 2012 год на этом участке погибло 18 человек…

Эдик выключает ночник.

Ничего такого, после чего я не смог бы жить дальше…

Я засыпаю, уже не уверенный, что проснусь поутру.

Все устаканивается.

Все всегда приходит в норму, каким бы растяжимым ни было это понятие. Для кого-то нормой считаются семейные поездки в Болгарию или Крым; для кого-то новая доза на продавленном матрасе притона. Для кого-то – заточение в платиновой клетке, где можно все и нельзя ничего…

Я возвращаюсь к работе.

Меня снова принимают в коллектив, если такое циничное определение дозволено к применению. Спина почти не зудит, и только иногда почесывается, стоит воспоминаниям свернуть на тропу, где я так и не смог перебраться через красный забор. Лето жарит город совсем не по-сибирски, и нам иногда дают понежиться под горячими солнечными лучами. Разумеется, в перерывах между хлопотами по дому.

Мы таскаем мебель, когда Жанна или Алиса затевают очередную перестановку. Драим фарфор, фаянс, чугун, стекло, медь и хром, плинтуса из бука и дубовый паркет. Удобряем деревья и кусты, хотя этот фронт работ почти полностью лежит на Виталине Вороновне. Убираем мусор, сжигаем мусор, чистим камины и колем дрова. Подметаем крыльцо и подкрашиваем водосточные трубы.

Еще мы обязательно ловили бы подвальных крыс и мышей, вечного врага продуктовых кладовых. Но дело в том, что в доме не водится ни одной мыши. Хотя никто из нас не видел ни рассыпанной по углам отравы, ни механических ловушек.

Прочищаем канализацию. Устраняем утечки в трубах, подкачиваем колеса дорогих машин в гараже и следим за исправностью генераторов. Сортируем покупки, раскладывая все по кладовкам, где Эдик подписал каждую полку стеллажей своим витиеватым аристократическим почерком. Смазываем и настраиваем коляску Петра, стараясь не задыхаться от удушливой вони, исторгаемой пористым сиденьем.

Делаем то, что делают сотни, тысячи и миллионы людей каждый день по всему земному шару. Мы дружны и исполнительны. Хозяева добры и не требуют больше, чем мы способны дать. Во всяком случае, пока…