Она погладила его щеку. – Можешь и так сказать, если хочешь. Когда умерла Саманта… – Она сделала паузу, собираясь с мыслями. – О боже, Карл, моя любимая дочь была полна жизни, она такая талантливая, она… Когда она умерла, что-то умерло и во мне. Я в полном раздрае. При моей профессии я должна была знать, что горе делает с человеком, но я потерпела крах. Врач прописал мне антидепрессанты, но ты же знаешь, что я их не принимала, правда?

Он кивнул. Более озабоченно, чем ему хотелось бы.

– Мне было очень плохо, и я перестала себя контролировать. Я почувствовала, что старею с катастрофической скоростью, мне прописали гормоны, и это очень помогло. Но не стоило их пить из-за последствий. Боюсь, я принимала слишком большие дозы.

– Последствия? Не понимаю, что это значит. Тромбы? Ты этого боишься?

Она улыбнулась и еще раз сжала его руку.

– Мне пятьдесят один год, Карл, и я беременна. Поэтому ты не должен возвращаться в Аллерёд, обещаешь мне?

Карл отпрянул на полметра. Несколько лет тому назад он пережил приступ паники, который оторвал его от мира и полностью лишил чувства реальности.

Сейчас ему показалось, что он ощущает нечто похожее.

Если уж были люди, которым не удалось выспаться в эту ночь, так это Карл и Асад. Во всяком случае, когда Карл на следующее утро в семь пришел в подвал управления полиции, Асад, стоя на коленях в молитвенной позе, храпел, прижавшись щекой к коврику.

– От твоего коврика скоро уже ничего не останется, Асад, – первым делом сказал Карл, когда принес ему чашку кофе.

Асад, с трудом что-либо понимая, смотрел на чашку кофе, которую ему протягивал Карл.

– Спасибо, – сказал он и сделал глоток. Казалось, кофе вызвал у него в пищеводе настоящий бунт. Асад бросил на Карла негодующий взгляд, словно его начальник сейчас мстил ему за все те случаи, когда в роли баристы выступал сам Асад.

– Это тебе, чтобы проснуться, дружок, – сказал Карл. – Могу еще приготовить, если надо.

Асад натянуто улыбнулся.

– Сегодня для нас обоих будет трудный день, Асад, поэтому я пришел раньше других.

– Для нас обоих? Что это значит? – Асад присел на табурет в своем кабинете, он же кладовка, и прислонился головой к стене.

– Скажу тебе правду. Мона сообщила мне, что я буду папашей. Я узнал это вчера вечером.

«С глазами большими, как чайные блюдца», – как писал Андерсен об одной из собак в сказке «Огниво». Такие глаза были сейчас у Кучерявого.

– Да, я знаю, Моне пятьдесят один год. Это и на самом деле… действительно… – Вот черт… как это назвать… Необычно? Удивительно? – Мы оба в шоке, – вместо этого сказал Карл. – Я думаю… Мы хотели бы ребенка, но нам уже столько лет… Внук Моны Людвиг будет на пятнадцать лет старше своего дяди или тети. Это же безумие, верно? И вообще, будет ли ребенок здоровым и нормальным? Имеет ли смысл так рисковать? И если мы рискнем, а по-видимому, рискнем, то нам стукнет семьдесят, когда ребенок будет учиться в гимназии.

Карл смотрел в пространство.

Моне было восемнадцать лет, когда у нее родилась Матильда, а спустя год появилась Саманта, младшая. И, как ни странно, Саманта в свои восемнадцать тоже родила ребенка, Людвига. Молодые, здоровые, сильные мамы, все прекрасно. А сейчас Моне пятьдесят один год, прошло тридцать три года после первой беременности. Тридцать три года, вот черт! Голова идет кругом. А он сам в свои пятьдесят четыре наконец станет отцом.

Карл с содроганием представил своих родителей и сестру, когда те услышат эту новость. О милосердный Моисей! Тишины в Брённерслеве ждать не приходится.

И тут Асад поднялся, как во сне, со своего табурета и, покачиваясь, посмотрел на Карла так, будто собирался высказать ему свое глубочайшее сожаление в связи с услышанной новостью. Карл приготовился отчаянно защищаться, когда Кучерявый вдруг разрыдался.

– Карл, – сказал он и, взяв в руки голову Карла, прижал ее к своему лбу. – Карл, это самое лучшее из всего, что только могло произойти. – Он отодвинулся и посмотрел прямо на Карла со слезами на глазах, вокруг которых обозначилось множество тонких лучиков. – Это добрый знак, Карл, ты это понимаешь?

Карл это понимал.

Они ничего не рассказали о беременности Гордону и Розе, но если бы эти двое были более внимательными, то заметили бы, как изменилась обстановка в отделе.

– Я попробую изложить кратко, не слишком вдаваясь в детали, – сказал Асад. – Но думаю, что детали вам и не нужны.

– Решай сам, Асад, – отозвалась Роза.

Он положил вчерашнюю газету на стол и показал на фотографию.

– Мужчину рядом с моей женой зовут Абдул-Азим, я ведь называл его вчера? Он иракец, родом из Фаллуджи, родного города моей жены. Это он разрушил мою жизнь. Мне остается утешаться лишь тем, что я тоже разрушил его жизнь.

В коридоре смертников вонь от пота, блевоты и мочи была столь сильной и омерзительной, что Асад испугался. Этим утром уже провели пятерых мимо его камеры на виселицу в бетонное здание напротив. Он слышал их жалобные крики и чувствовал их страх перед смертью, когда их тащили за собой конвоиры.

Когда окошко в двери его камеры открылось, Асад был совершенно уверен, что настал его черед. Но это был Галиб, который подошел к его окошку впервые. Несколькими словами он негромко объяснил, что Асад должен довериться ему, в его семье хорошо знали родных Асада. Он ему поможет, надо только потерпеть несколько дней.

В следующий раз Асад увидел этого человека в облитой кровью и покрытой грязью комнате допросов с низкими потолками. До Асада дошло, что его ожидает самое худшее. Предыдущий опыт подсказывал ему, что во время пыток его привяжут к стулу или подвесят, но все было по-другому.

Человек в традиционном арабском белом балахоне вошел и встал перед ним под свисающей с потолка мигающей лампой. Он улыбнулся, посмотрев Асаду в глаза, и щелкнул пальцами вошедшим следом четырем мужчинам огромного роста, которые встали привычным кругом вокруг Асада. Они были голыми по пояс. В руках держали розги.

Первым вопросом было, кто он и понимает ли, что за совершенные им преступления ему полагается смертная казнь. Когда Асад не ответил, ведущий допрос снова щелкнул пальцами.

Первые удары были сравнительно легкими для тренированного тела Асада, нужно было только напрягать мышцы непосредственно перед ударом. Когда же на вопросы о его звании, миссии, происхождении и о том, знает ли он, какими будут следующие шаги наблюдателей ООН, Асад тоже ничего не ответил,