Они говорили приглушенно и неторопливо. Беседа шла между ними двумя, к фотографу они не обращались. Некоторые жесты, особенно у второго, выглядели агрессивно, как будто он хотел кого-то нокаутировать, после чего оба каждый раз смеялись.

Когда внезапный луч света ярко осветил лица обоих мужчин, Хоан остановил видео, вынул собственный мобильник и сфотографировал лица вплотную к экрану.

Их взгляды были спокойными и холодными. «Совсем скоро один из этих двоих перережет горло приговоренному к смерти человеку, – с ужасом подумал Хоан. – А сейчас этот бедняга стоит, ничего не подозревая, и смотрит из своего окна».

Хоан опять запустил видео, внимательно вслушиваясь, что они говорят друг другу. Может быть, проскочит какое-нибудь слово, которое он поймет. Сосредоточившись на этом, Хоан полностью отключился от окружающего мира. Отрывистая, лающая речь, так непохожая на его родной мягкий язык. Как можно выражать смысл, чувства и великие идеи на таком языке, непонятно. И тут Хоан услышал, как коротко остриженный мужчина назвал второго. Хоан отчетливо расслышал это имя, и тем не менее, чтобы быть совершенно уверенным, он прокрутил видео еще пару раз. Нет, сомнений не было.

Имя было Галиб.

Задержав дыхание, он снова поставил видео на паузу. Неужели этот человек – тот самый с большой бородой с пляжа в Айя-Напе? Тот самый кукловод, который решал судьбы людей? Который убил старую женщину? Власть которого была так велика, что проникала даже в лагерь беженцев? Человек, который уничтожал все, что стояло у него на пути?

В таком случае Хоану его надо было бояться больше, чем кого бы то ни было.

Хоан оторвал взгляд от телефона, когда его внимание привлекала мигалка с синими огнями. Полицейская патрульная машина практически бесшумно остановилась перед домом, где медленно стыл труп Бернда Якоба Варберга.

Хоан еще раз посмотрел на фотографию убийцы с холодными глазами. Этот человек был сейчас на свободе.

Немного подумав, Хоан принял решение и переслал файл. Потом написал несколько слов в «гугл-переводчик», повторил про себя несколько раз, встал, перешел через улицу к двум одетым в зеленое полицейским, которые вышли из машины и надевали фуражки. В это время сзади подъехал еще один автомобиль с синими огнями, откуда вышло несколько видавших виды мужчин в штатском.

Они кивнули своим коллегам и указали на окна с пугающей серьезностью. Хоан, засомневавшись, замешкался, но один из сыщиков с профессиональным чутьем уловил его колебания и остановил на нем заинтересованный взгляд.

Хоан кивнул, сделал последние шаги и медленно произнес на своем самом лучшем немецком языке:

– Ich habe diesen Mord gemeldet[23].

20

Карл

Накануне Асад чрезвычайно разволновался, когда рассказывал о человеке, стоявшем рядом с его женой.

После этого его взгляд потух, и он больше не мог говорить.

– Это слишком, – сказал он. – Даже верблюд должен иногда опуститься на колени и получить отдых. У меня голова сейчас как курятник.

– Как осиное гнездо, Асад, – поправила Роза.

Он мрачно посмотрел на нее:

– Курятник – более подходящее слово. Мне нужно время, чтобы подумать, поспать и помолиться, хорошо? Завтра утром при встрече я расскажу то, что сегодня не успел, хотя мне это тяжело. Вы дадите мне эту передышку?

В тот же вечер у Моны Карл изложил ей историю Асада.

– Как же так, Карл? – выслушав его, произнесла Мона. – Если бы Асад рассказал тебе это десять лет назад, то мы могли бы ему помочь. Почему же он этого не сделал?

– Да, хороший вопрос. Но если хорошенько подумать, как он мог об этом рассказать? Ведь Ларс Бьорн позаботился о том, чтобы сделать его другим человеком, и было много причин хранить этот секрет.

– По-твоему, он опасался потерять работу?

– Нет, но он наверняка боялся, что станет известно, кем он был раньше.

– Но ведь ты ни за что не выдал бы его, он должен был это понимать.

– Мне кажется, иногда он готов был все рассказать, но все то зло, что творилось на Среднем Востоке, и радикализация Европы как бы парализовали его. Шииты против суннитов, гражданская война. Он повсюду видел врагов.

– Как это чудовищно, – сказала Мона. – Ты можешь представить себе, что твоя семья находится в заложниках много лет, а ты не знаешь, где они и вообще живы ли они? Я не могу.

Карл взял ее за руки:

– Да, это ужасно. И к тому же он понимал, что человек, взявший их в заложники, сделает все, лишь бы найти и убить его. Поэтому ему приходилось прятаться, это я теперь понимаю. Возможно, даже Ларс Бьорн и его брат не знали, где он был, прежде чем он оказался здесь, в управлении полиции.

– Он использовал все возможности, которые предоставлял ему отдел «Q» для розыска его семьи, как ты думаешь?

– Безусловно. Я думаю, что это и есть истинная цель, по которой Ларс Бьорн дал Асаду эту работу. Но, пожалуй, сейчас, обдумывая все, я прихожу к выводу, что он со временем сам перестал верить, что воссоединится с семьей. – Карл покачал головой. – А потом произошло вот это. Что должен был он чувствовать, узнав судьбу старой женщины в Айя-Напе? Для него это стало настоящим шоком.

– Как ты думаешь, он расскажет оставшуюся часть своей истории?

– Да. А если нет, то мы его заставим. К нам ведь вернулась Роза. – Он улыбнулся при этой мысли. Что-то хорошее все-таки дала им ужасная история Асада.

Мона отодвинула руки и серьезно посмотрела на него.

– Карл, я хочу спросить тебя совершенно о другом. – Она глубоко вздохнула. – Как ты думаешь, что произойдет, если поездка Харди, Мортена и Мики в Швейцарию не даст результата? Я хочу сказать, если ситуация с Харди не изменится, то ты вернешься в Аллерёд?

– Вернусь? – Он выдвинул нижнюю челюсть и секунду подумал. – Нет, не думаю, а почему ты спрашиваешь об этом?

– Спрашиваю, потому что я… я ведь люблю тебя, Карл. Весь последний год ты так много значил для меня. Ты ведь знаешь, как это для меня важно?

Выражение ее лица удивило Карла. Плохо сочетается с ее вопросом, подумал он.

– Пожалуйста, скажи, почему ты спрашиваешь меня об этом, Мона? – произнес Карл. – Ты что-то скрываешь?

С неожиданной покорностью она склонила голову, словно чего-то стыдилась. Что она скрывает? Он забеспокоился.

– Ты больна, Мона? – Он взял обе ее руки в свои.

Она приблизила к нему свое лицо, и ямочки на ее щеках стали такими глубокими, как будто вот-вот у нее начнется приступ истерического хохота.

– Больна? –