— Они хотят, чтобы водолазов держали на карантине.

— Это ваш корабль. Принимайте решение.

Немеров покачал головой:

— Не представляю, что делать. — Он медленно выдохнул. — Прежде, командуя судном, я никогда не испытывал стыда.

— Счастливчик, — горько усмехнулся Руденко.

Немеров обомлел, не смея поверить осенившей его догадке.

— Неужели приказ был уничтожить лодку, не проверяя, жив экипаж или нет?

Руденко отвернулся.

Лицо Орловского, искаженное рыбьим зрачком телекамеры, заполнило весь экран.

— Командир! Мы должны вернуться к нормальным условиям жизни, как только закончится декомпрессия. Мы сидим взаперти с тех самых пор, как отплыли.

Немеров нажал кнопку интеркома:

— Уверен, вы понимаете, что данная ситуация несколько необычна.

Казалось, Орловский едва держит себя в руках.

— Капитан, до Санкт-Петербурга еще по меньшей мере — сколько? — целых три дня! Мы рехнемся, если не выберемся из этого ящика.

— Все не так просто, сержант. Люди… э-э… встревожены.

Орловский шлепнул себя по ноге и отвернулся.

— Ах да, конечно. Теперь вы будете держать нас в загоне под наблюдением, как мартышек в зоопарке.

— Хватит! — вскричал лейтенант.

Немеров поднял руку, знаком приказывая подчиненному замолчать.

Гидроакустик объявил о шуме двигателей на поверхности вод: российский ВМФ прикрывал выход своей подлодки из норвежских территориальных вод.

— Мне, честное слово, жаль, сержант, — признался Немеров.

— Не так, как нам.

Немеров промолчал, оставив без внимания дерзкий ответ.

— Товарищ командир, — обратился Орловский с экрана.

— Что, сержант?

— В мои обязанности входит сообщать о повреждениях оборудования.

— И что? — обеспокоенно спросил Немеров. — Вам есть о чем доложить?

— Да, — ответил Орловский. — Боюсь, вот это сломано. — И он врезал кулаком по объективу телекамеры. Экран залила чернота.

На утреннем совещании должны были обсуждать тему «Периодическое ослабление магнитного поля Земли». Вместо этого при первых звуках государственного гимна Канады на трибуну поднялся Феликс Маккензи. Большинство собравшихся никогда не видели своего директора в костюме. В петлицу он вставил какую-то цветущую веточку из питомника.

По окончании гимна Маккензи жестом пригласил выйти вперед японских ученых. Одетые в белые, традиционно траурные одежды, коллеги Юнзо Огаты совершили краткую буддийскую церемонию поминовения. Они ударяли в маленькие гонги, жгли благовония и молились.

Японцы уступили место другим людям, желающим сказать добрые слова в адрес погибших сослуживцев.

Сжато, зато высокопарно и скучно Минскова помянули русские товарищи. Из западных коллег отдал ему должное лишь один — как-то поверхностно, безразлично.

Когда речь зашла об Анни Баскомб, присутствующие невольно заулыбались сквозь слезы. Они вспомнили рок-н-ролльные вечеринки с караоке, что она устраивала, и ее скандальный костюм амазонки на празднике солнцестояния, и ее наглядное доказательство способности женщины помочиться в бутылку, как любой мужик, в чем усомнился австралийский зануда. Потом слово взял Верно. Он повторил историю, которую обожала рассказывать Анни, — о том, как она стала предметом страсти молодого итальянского метеоролога в первый год их пребывания на станции:

— Несчастный ухажер повсюду преследовал ее, каждый вечер исполнял серенады. Хотя он совсем не говорил по-английски, а она по-французски, оба знали немецкий, но, к сожалению, не настолько, чтобы пылкий юноша понял, насколько Анни к нему равнодушна. Когда же наконец до него дошла печальная истина, реакция была крайне бурной. Столкнувшись с Анни в столовой, он заорал на весь зал: «Анни Баскомб, du bist ein Frigidaire! Лье-дышка!» — Присутствующие грустно рассмеялись. — Уж чем-чем, а ледышкой Анни точно не была. Все мы навсегда сохраним в памяти ее душевную теплоту, ее пыл, ее неукротимый энтузиазм…

В зале воцарилось молчание. Верно, не скрывая скорби, покинул трибуну и занял стул в первом ряду.

Старейшие сотрудники станции почтили память Алекса Косута — в их речах звучало тихое благоговение. Последним выступил Феликс Маккензи:

— Мы с доктором Косутом похожи. Мы, молодые, целеустремленные парни, приехали, мечтая оставить яркий след в науке и возвратиться домой, дабы заслуженно почивать на лаврах. В те времена Алекс был настоящим идеалистом. Он верил, что ему все по плечу. Впрочем, как и я. Мы полагали, что раскроем все тайны Севера, и вдохновенно принялись за дело. — Маккензи отвел взгляд в сторону. — Он был моим давним другом… — Директор помолчал, перебарывая волнение, и окинул взглядом собравшихся. — Очень скоро Арктика покорила наши сердца своей первозданной и беспощадной красотой. Мы осознали, что это и есть награда за наши труды. Здесь наш дом. — Директор поднял глаза к потолку, не давая пролиться слезам. — Мы вместе положили начало этой станции, сделали все, чтобы она стала реальностью. Мы вместе встречали суровые зимы, вместе любовались летом на ледяных полях. Арктика стала делом нашей жизни. Алекс с гордостью называл себя членом семьи «Трюдо». Как символично, что его дни окончились здесь, в высоких широтах… рядом со станцией… — Маккензи взял себя в руки и вновь обратил взгляд на зал: — Скорбя о страшной смерти, постигшей Алекса, мы навсегда запомним его бескорыстный вклад в исследование и сбережение этого уникального и малоизученного уголка нашей планеты. Алекс… был выдающимся метеорологом. Моим лучшим другом. Мы вместе лелеяли мечту о научном центре, где могли бы работать мужчины и женщины со всего мира. Мне его недостает — нет сил выразить, насколько сильно…

Маккензи сошел с трибуны и знаком попросил Ди и Хэнли встать рядом с ним у двери. Собравшиеся медленно потянулись на выход. Ди и Маккензи принялись методично представлять Хэнли всем, от старших научных сотрудников до официантов. При этом директор искусно намекал каждому руководителю отдела на крайнюю необходимость оказывать микробиологу всяческую помощь. Хэнли пришла в восхищение от обаяния Маккензи и его огромного таланта оказывать влияние на исключительно непростой коллектив.

Церемония знакомства приближалась к концу, когда в зал ворвался коренастый эскимос и начал вызывать Джека Нимита. Тот выступил из толпы, выслушал донесение запыхавшегося служащего и стремглав кинулся вон.

— В чем дело, Джек? — крикнул ему вдогонку Маккензи.

— Внутренний двор! — бросил на бегу Нимит. — Четвертое строение. Пожар!

Толпа повлекла Хэнли к месту пожара. Джесси слепо пронеслась по коридорам, вверх по скату, потом натри ступени вниз и через дверь в леденящую темноту.

Взметая языки пламени на высоту тридцать футов, неистово полыхал снегоход. Два человека в защитных костюмах разматывали пожарный шланг. Высоко над головами клубился дым, образуя над собой водяную взвесь. Из шланга ударила струя воды.