– И как ты думаешь, что это значило? – взволнованно спросила я.

– Я много думала и фантазировала над этой фразой, – покачала головой бабушка, – и уверила себя в том, что сталинские опричники пытались использовать Талочкины необыкновенные способности. Я выдумала себе, что существует специальная, очень засекреченная организация, которая изучает таланты Талочки и других людей, похожих на нее. Я решила, что военные и ученые в лагере исследуют ее умение точно ставить диагнозы, предсказывать будущее, видеть на расстоянии. Что над Талочкой и другими такими же необыкновенными людьми сталинские врачи ставят эксперименты и проводят опыты [5] …

– Но ведь это очень похоже на правду! – воскликнула я.

– Да, – печально проговорила бабушка, – но мы об этом можем только догадываться.

– Ты не получала от нее больше никаких весточек?

– Нет, совсем, – покачала она головой. – А потом, когда началась реабилитация невинно осужденных, мы с мамой написали по поводу Талочки письмо в Генеральную прокуратуру. Довольно быстро маме пришел ответ: в период пребывания в местах лишения свободы, двадцать первого июня тысяча девятьсот пятьдесят второго года, ваша дочь скоропостижно скончалась от остановки сердца. Место ее захоронения установить не удалось… Потом нам прислали бумажку, что Талочка посмертно реабилитирована…

– И больше вы о ней ничего не узнали?

– Официально – нет… Но… – Бабушка замолкла, как бы сомневаясь, нужно ли рассказывать дальше.

– Что?

– Была еще одна встреча… – нехотя проговорила она.

– Что за встреча, бабулечка? – затормошила я ее.

– Это случилось уже в конце пятидесятых годов… – медленно начала рассказывать она. – Мама к тому времени умерла, а моего Костю перевели на работу в Москву… И однажды я вместе с ним отправилась в Большой театр. Мы сидели с дедом где-то высоко, на балконе. Естественно, чтобы хоть что-то рассмотреть на сцене, мы взяли с собой бинокль… И вот в первом антракте я осталась сидеть на своем месте и принялась исподволь рассматривать публику в партере. Там были по большей части обычные советские люди, как мы с дедом, но изредка встречались и гранд-дамы в вечерних туалетах, мехах, бриллиантах… Я переводила бинокль с одной роскошной дамы на другую – и вдруг чуть не вскрикнула: в окуляре я увидела Талочку!

– Талочку?! – переспросила я.

– Во всяком случае, так мне показалось… Дама была в длинном платье, с бриллиантовым колье на шее, и сопровождал ее спутник в смокинге и бабочке – явно иностранец. Она сидела ко мне спиной, но руки, шея, изгиб тела – все напоминало мне Талочку! Все второе действие я ни разу не посмотрела на сцену, а разглядывала в бинокль ее. Когда начался второй антракт, я оставила деда и опрометью бросилась вниз, в партер… Она, эта женщина, со своим спутником как раз выходила из партера в фойе. Мы столкнулись нос к носу. Я закричала: «Талочка!» – и бросилась к ней. Но она холодно посмотрела на меня, проговорила что-то по-французски и отстранилась. Я опешила. Они прошли мимо меня и удалялись прочь. Я бросилась за ней. Схватила за руку, развернула лицом к себе. «Талочка, – кричу, – это же я, твоя сестра!» Тут ко мне оборачивается ее спутник и говорит, коверкая слова, с явным иностранным акцентом: «Моя жена не знать вас. Мы не говорить по-русски». И они ушли.

– Ты обозналась?

– Не знаю, Лизонька… – выдохнула бабулечка. – Потом, ночью, я стала считать: тогда, в конце пятидесятых, Талочке было бы глубоко за сорок. И она прошла войну, лагеря… Но та женщина в театре выглядела так, как выглядела Талочка, когда я видела ее в последний раз – в сорок первом году. На вид ей было не больше двадцати пяти лет. Светящаяся молодая кожа, лучистые глаза, ни одной морщинки… Наверное, я все-таки обозналась. Но до чего поразительное сходство! Те же руки, плечи, шея, как у моей бедной Талочки…

– И ты так и не знаешь, кто это был? – воскликнула я.

– Увы, нет, – развела руками бабушка.

– И больше никогда ее не видела?

– Нет.

– И не слышала о ней ничего?

Бабушка немного поколебалась, а потом сказала:

– А месяца через два я получила письмо.

– Письмо? Какое письмо?

– В нем было всего несколько строчек, а в конце содержалась настоятельная просьба сжечь его сразу после прочтения. Я его запомнила слово в слово…

– Это было письмо от Талочки! – воскликнула я.

– Да, – печально кивнула бабуля. – Там было написано: «Я жива, здорова и хорошо себя чувствую. Пожалуйста, не ищите меня и не пытайтесь узнать, где я. Я вас всех очень люблю. Пожалуйста, никому не рассказывай об этом письме и сожги его сразу, как прочтешь».

– А как пришло то письмо?

– По обычной почте. Отправлено оно было с Центрального телеграфа.

– И его вправду написала Талочка?

– Ее почерк я бы узнала из тысячи, – печально сказала бабулечка, и ее глаза наполнились слезами.

…Сейчас глубокая ночь, бабушка давно спит. Она растревожилась из-за воспоминаний, всплакнула по своей давно исчезнувшей сестренке. Мне пришлось поить ее корвалолом, мерить давление… Наконец она уснула, а я стала записывать ее рассказ в дневник. И вот во всей квартире – или во всей Москве – не спим только мы с Пиратом. Он свернулся на столе в клубок и, не мигая, смотрит на меня. А я все думаю: куда же на самом деле попала Талочка? И, может, теперь ее мятущаяся душа вселилась в меня? Может, мне передались, через поколение, ее странные гены? Неужели? Неужто цепочка ДНК, передаваемая из глубины веков, и виновата в тех удивительных способностях, которыми вдруг оказалась наделена я?..

16 апреля 20** года.

Сегодня утром подхожу к нашему отделу и слышу, как Мишка Берг кому-то говорит:

– Нет, Лизы еще нет. Я понимаю, что очень нужна. Она всем нужна… Перезвоните минут через двадцать. Она должна подойти.

Я автоматически взглянула на часы: всего-то девять пятнадцать. Кому, интересно, неймется в такую рань?

Ускорила шаг, ворвалась в отдел – а Мишка протягивает мне телефонную трубку: «Какая-то девушка. Очень взбудораженная».

Это оказалась Сашхен.

– Что-нибудь случилось? – осведомилась я.

– Случилось, – отвечала Сашхен. – С нами хочет встретиться Валька Серебрякова. Очень хочет. Немедленно.

– А кто это – Серебрякова?

– Привет! Ты с нами в институте училась или где?

И тут я вспомнила эту Серебрякову, из одной с Сашхен группы: мышь серая, незаметная, с пегими волосами и бесцветными ресницами.