Влад сразу почувствовал, что Викина растерянность прошла, и сам переменился вместе с нею, стал резче, стремительнее, грубее. Нет-нет, только вначале, в минуты первой своей растерянности она сочла бы такую резкость грубостью, и неужели они были, эти минуты?..

Были или не были, а миновали бесследно. Теперь Вика не то что не пыталась преодолеть в себе безразличие, так не ко времени ее охватившее, – наоборот, она даже сдерживала теперь свой порыв, чтобы не торопить Влада.

Но когда она уже почувствовала его в себе, то сдерживаться стало невозможно. Да и он не сдерживал себя – застонал, вдавил ее в кровать сильным своим, очень большим телом и не думал, что ей это может быть тяжело или больно, и правильно, что не думал…

Ей было безраздельно хорошо. Да, именно так – безраздельно. Ни с кем она не хотела, да и не могла разделить то, что происходило у нее внутри, ни с кем кроме мужчины, который вверг ее в такое сильное удовольствие. А с ним удовольствие разделялось само собою, без всякого с ее стороны усилия.

И даже когда оно уже прошло, это разделенное ими на двоих удовольствие, Вика долго еще прислушивалась к его искоркам в себе, долго еще ловила его отзвуки в стремительном биении своего сердца.

И как же странно! То, что дал ей Влад, он дал только ее телу. Но теперь, завершившись, это вдруг и в сердце ее отозвалось легкими и радостными искрами.

Они лежали рядом и не знали, что сказать друг другу. Вика не знала потому, что не было у нее сейчас потребности в словах, а Влад… А не хотелось ей разбираться в его состоянии! Вдруг показалось, что разбираться в этом сейчас все равно что подглядывать за ним.

Влад протянул руку, провел ладонью по Викиному плечу.

– Красивая, – сказал он.

– Кто?

– Тут кроме тебя никого нету.

– Я подумала, ты про кожу мою говоришь, может.

– Я же не девочка, кожу оценивать или там ресницы, – усмехнулся он. И без паузы поинтересовался: – У тебя мужа случайно нет?

– А для тебя это имеет значение? – вместо ответа спросила Вика.

– Вообще-то да. Если муж есть, то мне как-то… Неприятно или, может, неловко – не знаю.

– Мужа нет.

– Одна живешь или с родителями?

– Родителей тоже нет.

«Сейчас про детей спросит», – подумала она.

Ей не хотелось рассказывать ему о Витьке. То есть не о Витьке даже, а о том, где он сейчас находится. Объяснить такому человеку, как Влад, почему она отдала ребенка в Оксфорд, казалось невозможной задачей. Да и просто не хотелось это ему объяснять. Мгновенная сердечная близость, которая непонятным образом возникла сразу после близости физической, исчезла так же мгновенно, как появилась.

К счастью, про детей Влад спрашивать не стал. Его заинтересовало другое.

– А почему родителей нет? – спросил он.

– Я детдомовская.

– Ого!

– А что ты так восхищаешься? Моей заслуги в этом нет.

– Да я не восхищаюсь. – Он слегка смутился. – Просто… Я с детдомовскими только на тренировках общался, в спортшколе еще. А так – никогда.

Он провел рукой над Викой, словно показывая, что означает «так». Вика улыбнулась.

– Ну и как? – спросила она. – Сильно от нормальных женщин отличаюсь?

Она спросила без всякой насмешки и тем более без обиды. К тому, что к детдомовским относятся как к особому человеческому виду, Вика привыкла с детства и даже тогда не обижалась на это. Они действительно другие, глупо отрицать очевидное.

Но Влад ответил неожиданно.

– Сильно, – кивнул он. – У меня такой женщины, как ты, никогда не было.

– Ой, не ври! – поморщилась Вика.

Только полная дура могла не понимать, что в жизни этого Финиста Ясна Сокола женщины встречались разнообразные, в том числе и «такие», как Вика, какой бы смысл он ни вкладывал в это слово.

– Не вру, – сказал он. – Ты и сдержанная какая-то, непонятно почему, и раскованная очень. Я про это.

В его объяснении была простота – не та, которая хуже воровства, а та естественная, которую Вика почувствовала в нем сразу и отмечала потом во всем, что он говорил и делал.

А сейчас она чувствовала: он хочет расспросить ее о том, что для него ново, и колеблется, можно ли это сделать.

– Спроси что хочешь, – сказала Вика. – Никаких страданий ты мне этим не доставишь.

Позади остались такие страдания. Да и вообще, с тех пор как Вика узнала жизнь других, не детдомовских людей, трудности собственного детства перестали ей казаться чрезмерными. В самых обыкновенных, с виду вполне благополучных семьях мог царить такой ад, по сравнению с которым детдомовская жизнь выглядела если не счастливой, то по крайней мере объяснимо несчастливой.

«Что-то меня банальности одолевают», – недовольно подумала она.

– А родители твои, они… Ну, они есть вообще? – спросил Влад.

Вопрос был естественный и ожидаемый. Почти у всех, кого Вике пришлось встретить в своей детдомовской жизни, родители были. То есть не абстрактно были, в том смысле, что когда-то произвели на свет детей, а существовали в реальности и жили обычно где-нибудь неподалеку. Бывало, что приезжали в детдом и привозили конфеты. Бывало, что не приезжали. Наблюдая за этим со стороны, Вика считала, что второе лучше, чем первое. Зачем ездить, если через час после встречи ты уже только и можешь, что бормотать: «Сынок, сбегай за бутылкой… попроси, чтоб дали, скажи, мамке плохо, не хватило»? Глядя на все это, она радовалась, что к ней никто не приезжает и не приедет никогда.

– Их нет, – сказала Вика.

– И не было? – помолчав, спросил Влад.

Она поняла, что он имеет в виду.

– Были, – ответила она. – Они как раз были нормальные люди, что редкость. То есть отец был подлец, но обыкновенный подлец, не клинический. Сделал ребенка в рабочем бараке, потом – «я не хотел, твои проблемы» – и уехал. Приятного мало, но не он первый, не он последний.

– А куда уехал? – снова спросил Влад.

Вот странно – ему-то что за дело? Вике и самой никакого дела до тех времен, покрытых мраком, давно уже нет.

– Не знаю, – ответила она. – Видимо, на очередную комсомольскую стройку. В документах моих отец не отражен.

– А мать?

– А мать что должна была делать? Она сама детдомовская. Ну да, да! – поймав удивленный его взгляд, сказала Вика. – Я потомственная. Мать меня в Дом ребенка отдала. Не в бараке же было выращивать. Отказ не оформила – забрать когда-нибудь собиралась, может. Но тут авария на ГЭС, жертвы… Ну и она тоже – жертва. Все в Каме остались, но в парке сих пор монумент стоит – героическим первостроителям и все такое.

– Непростая у тебя биография… – проговорил Влад.