Антонина стояла в распахнутых дверях квартиры.

– Что мне теперь делать, ну что?! – воскликнула она, как только Вика вышла из лифта. – С собой покончить?!

Лицо у нее опухло от слез, глаза превратились в щелочки.

– А что случилось? – окинув ее быстрым взглядом, спросила Вика.

В Антонининой внешности не появилось ничего нового. Но что угодно могло произойти, конечно, не обязательно же это на внешности скажется.

Вика не находила в себе сочувствия к ней. Ей даже неловко было из-за этого. Точнее, неловкость была из-за того, что Антонина в трудную для себя минуту обращается именно к ней, не подозревая о ее равнодушии.

– А ты что, не видишь?! – всхлипнула та.

Они вошли в прихожую, Вика заперла дверь. Свет был включен во всей квартире.

– Посмотри!

Антонина ткнула пальцем себе в щеку и сразу же ойкнула, не от боли, а так, будто дотронулась до чего-то опасного.

– Пойдемте.

Вика прошла в комнату. Антонина послушно двинулась за ней.

В комнате были включены все лампы и лампочки, изобретенные прихотливой дизайнерской фантазией. Вика никогда не видела их все включенными одновременно, и теперь ей показалось, что она стоит на цирковой арене.

– Что посмотреть? – спросила она.

– Вот тут, на щеке! И на подбородке, на подбородке уже тоже!

Вика вгляделась туда, куда Антонина указывала пальцем. По пухлой щеке тянулось длинное, бледное, с легким оттенком синевы пятно. Ого! Муж побить не мог – она в разводе. Хотя мало ли… Навестил бывшую супругу, может. Или любовник отметился.

– Вы ударились? – спросила Вика.

– Все работа, все времени на себя нету! – воскликнула Антонина. – Люди в Швейцарию ездят, золотые нити вживляют, нанотехнологии… А я ботокс колю, как в каменном веке! И вот что вышло. Ты посмотри, ты посмотри только! Как теперь жить с таким лицом, Вичка, как?!

«От нее зависят тысячи людей, – глядя в заплаканные Антонинины глаза, подумала Вика. – Десятки тысяч, сотни даже. Живут в бараках. Умирают в больницах – врачей не хватает, а те, что есть, хорошо если аппендикс вовремя удалят. А она с жизнью прощается из-за пятна от ботокса. В московской квартире за шесть миллионов долларов».

Ненависть, холодная ненависть залила ее так, что – вот странность! – в голове и в груди огонь заполыхал.

Вика знала природу этой ненависти. Не из зависти к чужому богатству она у нее происходила, и не из желания иметь свое, и даже не из обостренного чувства справедливости. Прекрасно она знала, что справедливость не правит миром и если отобрать у одних и раздать другим, то справедливость все равно не наступит, совсем наоборот.

Но глупость, беспросветная, уверенная глупость, сочетающаяся даже и с быстрой житейской сообразительностью, но все равно остающаяся глупостью в первоначальном, гигантском смысле этого слова, глупость, намертво подчинившая себе сотни тысяч человеческих жизней и продолжающая их уничтожать, – вот что рождало ненависть, вот с чем Вика не могла смириться!

Самовлюбленная и властная, эта глупость стояла сейчас перед нею в мертвенном свете разномастных ламп и требовала сочувствия.

«Я ничего с этим не поделаю, – медленно, как заклинание, произнесла в уме Вика. – Я сделала все, что могла: я в этом не участвую. Больше я сделать не могу ничего».

– Пойдемте в кухню, – сказала она.

– Зачем?

От удивления Антонина даже всхлипывать перестала. Может, решила, что Вика собирается вырезать у нее из щеки ботоксный синяк с помощью кухонного ножа.

– Здесь свет дурацкий, – ответила Вика. – Энергосберегающие лампочки – это, по-моему, какая-то огромная мировая афера. Скоро выяснится, что они зрению вредят.

– Почему?

Вряд ли Антонину заинтересовали вдруг судьбы мировой энергетики. Скорее, Викин невозмутимый тон подействовал: взгляд ее из панического сделался осмысленным.

– Потому что в их свете любая точка на коже выглядит как трупное пятно, это я давно заметила. Значит, что-то они со зрением делают, – объяснила Вика. – А в кухне у вас прежние лампочки, обыкновенные. Пойдемте.

Антонина смотрела так, будто Вика могла разъяснить ей какую-то вселенскую тайну. Пока дошли до кухни, находящейся в дальнем конце коридора, она успокоилась, хотя бы отчасти, и уже без слез выслушала Викины увещевания, что пятно почти незаметно, а с помощью обычного тонального крема его можно сделать незаметным совершенно, а через некоторое время оно наверняка пройдет, потому что ботокс имеет свойство рассасываться, не зря же его инъекции надо повторять регулярно.

Все эти обычные, никаких особенных сведений не содержащие слова Антонина явно воспринимала как глас с небес. Вика этому не удивилась. Если человек, сполна наделенный взрослой хваткостью и циничностью, каким-то загадочным образом сохранил тем не менее беспримесную подростковую инфантильность, которая позволяет ему считать любую неурядицу, происходящую лично с ним, вселенской бедой, то влиять на него другому взрослому человеку, понимающему, что такое подростковое сознание, совсем не трудно.

Что такое это сознание, Вика понимала отлично, потому полностью убедить Антонину, что беда скоро минует, ей удалось в ту ночь минут за десять.

Вполне могло статься, что и сегодня Антонина снова вызвала ее для подобного же душеспасительного разговора.

Охранники Дома со львами Вику уже знали и пропускали без расспросов. Она их, правда, никогда не видела, только слышала голоса в переговорном устройстве у калитки перед Домом.

Пока охранники невидимо изучали ее на своих мониторах, Вика смотрела на львов, покрытых снежными шапками, на освещенное арочное окно на шестом этаже, на невысокие ступеньки крыльца. Она всматривалась во все это каждый раз, когда приходила сюда. И всегда ей казалось, что женщина и мужчина, незнакомые, но привычные, как собственная жизнь, стоят на этих ступеньках, и улыбаются прозрачными улыбками, и растворяются под ее взглядом.

На этот раз Антонина встретила ее не заплаканная, а сосредоточенная.

– Дети только и умеют, что создавать проблемы, – с порога заявила она.

Вика не стала возражать. Учитывая, что сын у Антонины наркоман и мамаше уже приходилось спасать его от полиции за драку с охранниками ночного клуба, а потом и от тюрьмы за насмерть сбитого им пешехода, – проблем у нее, конечно, хватает.

Вика уже не удивлялась, что думает об этом без возмущения. Возмущаться поведением Антонининого сына было бы все равно что действиями марсиан, захвативших Землю. Они полностью другие существа, и ничто человеческое к ним не применимо.

Но тут же выяснилось, что на этот раз проблемы Антонине создал не сын.

– Маринка кошку завела, представляешь? – сказала она.

– Представляю, – кивнула Вика.