– Можно. Но не нужно. В вашем случае я лицо постороннее, и поэтому возводить поклеп на вашего погибшего друга мне никакого резона нет. Я оперирую только фактами. А факты – упрямая вещь.

– И кто же его убил?

– Свои. Которые посчитали, что он стал опасен или не нужен. Часто это одно и то же.

– А вы… откуда знаете?

– У меня есть свои источники информации.

– Я не верю вам! – сказала я скороговоркой.

Захаров подался вперед.

– Он вам так дорог? – Мне показалось, что на лице промелькнула усмешка, которая быстро пропала.

– Ну… это личный вопрос. И я не буду на него отвечать. Но я хочу быть справедливой по отношению к его памяти. И оперировать фактами, а не догадками. Я не поверю, пока мне не предоставят более весомые доказательства, чем просто слова и ничем не подкрепленные обвинения.

– У вас, кажется, недавно погиб муж.

Я дернулась, как будто мне залепили пощечину.

– А вот это уже совсем не ваше дело! – разозлилась я. – Мы с вами должны придерживаться делового сотрудничества. А не отвлекаться на личные разговоры.

Впереди послышалось какое-то шевеление. И только сейчас я поняла, какая тишина стояла вокруг. Никто не смел нарушить наше уединение.

Захаров откинулся назад и прикрыл глаза.

– Я хотел, чтобы вы сами дошли до этой мысли. Не хотите – не надо. Вот вам факты. – И он швырнул мне через стол папку, которая лежала на подлокотнике. – Смотрите и читайте.

– Что это? – прошептала я.

– Смотрите! – Он пожал плечами и отвернулся в окно.

Я открыла папку. Это было целое досье на Витю. Мой Витя, которого я знала с детства, Витя, который дарил мне на Восьмое марта подснежники, а однажды притащил трогательного котенка с голубыми глазами, но Ада запретила его брать. От кошек только блохи, cказала она своим громким уверенным голосом. Витя, который кидался в меня снежками, но защищал от хулиганов… Этот Витя был совершенно чужим, страшным и незнакомым человеком, c которым у меня не могло быть ничего общего. Даже прошлого.

На его счету убийства и пытки людей. Он был в Чечне, но оттуда пришел полностью изменившимся. В этой папке были свидетельства, что там он занимался распространением наркотиков и сделал это своим бизнесом. Этот безжалостный хладнокровный Витя, имевший с полдюжины разномастных и экзотических кличек, был мне решительно незнаком и внушал чувство ужаса.

Я захлопнула папку. По моим щекам потекли слезы.

– Зачем вы… так?

– Лишил вас иллюзий? Сладкой лжи? – Голос был издевательски-насмешлив. – Так вы бы до сих пор сокрушались по своему рыцарю.

Только сейчас я поняла: как же я его ненавижу. И лишь мысль, что я все делаю для своего сына, придавала мне силы. Я закрыла глаза и приказала себе не плакать. Раздался легкий шум. Захаров встал и ушел туда, где скрылась Люда.

Пошел трахаться, подумала я. Хотя мог бы меня отсюда выгнать и заняться сексом на этом роскошном диване, или там тоже такой диван стоит? Интересно, у него в каждом рейсе новая медсестра или как это называется?

Я пыталась не думать об этой папке, о том, что там лежит… Думать об этом было совершенно невыносимо. Когда тебя предают в молодости – это переживается легче, потому что все такое… хлипкое и ненадежное. Мир то белый, то черный, то радужно-оранжевый, и все каждый день меняется и становится другим… Это только кажется, что печали юности трагичны и всамделишны. Это не так… Просто в юности все воспринимается остро и болезненно, и поэтому часто возникает ощущение, что наступил мрак, полный конец света.

Но когда тебя предают в зрелые годы – это все равно что бьют по твоему фундаменту, по твоим основам. А если они внезапно рухнут – рухнешь и ты… окончательно и безвозвратно.

Я вспомнила, как Витя ласкал меня: медленно, не спеша и при этом не спускал с меня взгляда. Он выполнял задание. Я-то думала, что он меня оберегает и охраняет, а он меня пас. И на таком близком расстоянии, что ближе уже невозможно, и все мои движения и поступки сразу становились известны им. Я передернула плечами. Ужасно, унизительно вспоминать все это. А я еще так по-бабски жалостливо рассказывала ему о пропавшем ребенке, не ведая, что он уже все это знает. Каков артист!

Я сама привела их в эту часовню, отдала им бесценные бумаги! Вот это было хуже всего. Они похитили архивы и теперь опережают меня на несколько шагов! Они прошарят все бумаги, каждый документик и найдут моего сына. И тогда я уже должна буду по законам жанра продаться им с потрохами, потому что другого выхода найти своего сына нет! От этой безысходности мне хотелось стонать и выть, раскачиваясь из стороны в сторону!

Меня предали все, и я осталась совсем одна. Нет, я вру! У меня есть Дашка – моя Дашка. Она мне ближе, чем дочь. Она – моя… Приземлимся, и я позвоню ей. Обязательно. Спрошу, как дела. И буду с ней построже, чтобы она не думала, что может вить из меня веревки. Так я ее люблю!

Захаров вернулся через полчаса.

Услышав шум, я закрыла глаза.

– Ольга Александровна! Вы спите?

– Дремлю.

– Я нарушил ваш сон?

– Ничуть!

– Хотите есть?

– Нет.

– Извините меня, – тихо сказал Захаров, и я чуть не поперхнулась. Такой тон был не похож на него!

– Все нормально, – cказала я как можно равнодушней.

– Вы меня простили?

– Да, – отчеканила я. – Простила.

Как только мы приземлились, я отошла в сторонку и позвонила Дашке.

– Дашка! Ты как? – заорала я. – Как ты там!

– Ма! Супер! Галя такая славная! Каждый день меня то пирогами угощает – она здорово пироги печет, – то ухой по-дальневосточному, то всякими изысками. Ма! Я на два килограмма поправилась. Представляешь? Уже в джинсы не влезаю. Надо срочно садиться на диету.

– Даш! Ты не смей! Никаких диет не надо. Слышишь? Ты там ешь, поправляйся. Отсыпайся.

– Мам! Я все время папу вспоминаю, – голос Дашки дрогнул. – Все время!..

Я закусила губу.

Я не могла сказать Дашке, что ее отец оказался подонком. Не могла, и все! Мне было жалко Дашку. Вот когда она вырастет, тогда, может быть, и расскажу… А может, и нет. Пусть живет с мыслью, что ее папа был самый-самый… Лишаться иллюзий – это удовольствие не из приятных. Я только что убедилась в этом на собственной шкурке.

– Надо жить дальше, Даш! Несмотря ни на что… Жизнь продолжается.

Я говорила жутко банальные вещи, но иногда банальность и приводит мозги в порядок, и помогает пережить утраты.

– Мам! Прости меня.

– За что?

– За все. Я вела себя как свинья.