Так началась в его жизни блистательная эпоха. Посредством ряда осмотрительных шагов, прослеживать которые мы нужды не имеем, он втёрся в доверие ко Двору. Как уверяли его враги, этим мирским успехом он был по большей части обязан коренившемуся в его натуре невероятному сочетанию раболепства, коварства и наглости. Само собой разумеется, впрочем, что человек подобного пошиба должен был обладать редкостными качествами, чтобы в один прекрасный день оказаться — всё это случилось давным-давно — хозяином целой анфилады покоев в Царском дворце, где он, невидимый миру вершитель судеб державы, тайный советник высших кругов, жил в изысканной роскоши. Монашеский наряд его вскоре украсили ордена и знаки отличия, ни одно из официальных торжеств не совершалось в его отсутствие, ни одно из назначений на государственный пост, ни на высшем, ни на низшем правительственном уровне не имело силы без его одобрения. Счёт красным рубахам, ношение коих было одним из немногих способов снискания его благосклонности, шёл уже на тысячи. Своих противников он сокрушал железной десницей. Он сотворил пару чудес, но главную причину, по которой его почитали едва ли не наравне с Господом-Богом, составляли во множестве изрекаемые им удачно сбывавшиеся пророчества — ничуть не менее удачно, чем то, которое он произнёс после очередного вдохновенного самосозерцания, предсказав скорую и насильственную кончину прежнего своего благодетеля, человека, коему он был обязан своим вознесением к вершинам славы. По сказанному и совершилось. Несколько дней спустя Прокурора Святейшего Синода обнаружили в его постели поражённым неведомой рукой. Некий окопавшийся в Швейцарии журналист имел, правда, нахальство заявить, что Прокурор был убит вследствие подстрекательств со стороны Бажакулова, и утверждал, что он сам будто бы слышал от неназванного им свидетеля о том, как упомянутые лица ожесточённо бранились из-за некой дамы, относительно имени которой нас также оставляют в неведении. Это могло быть и правдой, такие ссоры между ними уже случались. Впрочем, особенно доверять этому автору не приходится, его то и дело ловили на сгущении красок в диатрибах{88} по поводу того, что он именовал «сползанием в идолопоклонство». Определённо можно сказать лишь, что в пору верховенства монаха-расстриги в стране было весьма неспокойно — не менее 13783 человек попали в Сибирь и ещё 3756 по его приказу казнили. И всё же казалось, будто ничто не способно поколебать его власти, когда с устрашающей внезапностью грянул гром. Это было нечто типично русское, какой-то скандал в высших сферах, подробности которого, возможно, и увидят свет спустя несколько столетий, когда сокрытая в Императорском архиве путаная история Двора откроется взорам исследователей, ещё сохранивших к ней интерес. Во время этого кризиса, когда 44323 арестованных, по преимуществу либералов, ожидали суда в тюрьмах столицы, расстригу несомненно устранили бы без особого шума — мера, обычная в отношении дворцовых фаворитов, — если бы не угроза бунта его приверженцев, число которых насчитывало ныне многие сотни тысяч. В итоге пришлось втайне выработать компромиссное решение. Бажакулова выслали, старательно подчёркивая все знаки немилости, в один из монастырей далёкой и негостеприимной Вятской губернии, предоставив ему досуг для размышлений о бренности дел человеческих. Близился период просветления. В целом, столица была рада, что никогда больше его не увидит, — в особенности ожидавшие суда заключённые.

Поначалу, диета и дисциплина едва его не прикончили. Он утешался сознанием того, что слава его распространяется всё шире и шире. Поскольку Двор не решился предать гласности истинные обстоятельства, при которых расстриженный монах впал в немилость, его сочли мучеником, жертвой политической интриги, претерпевшим неправую кару святым. Ученики умножались. «Златая Книга» пополнялась бесценными изречениями — мудрыми и благотворными, отзывавшимися эхом по всем концам страны. Новый Иерусалим был уже не за горами; ядро движения, истинные посвящённые из числа его приверженцев, получили прозвание «Священных шестидесяти трёх»; он именовал их своими апостолами, а себя самого Мессией, в чём кое-кто усматривал дерзостное самомнение. Его репутация как святого стала столь основательной, что он вновь обратился в силу, с которой приходилось считаться; собственно говоря, Двор уже начал подумывать, не почтить ли его сызнова своим благоволением, когда было провозглашено Второе Откровение. Сводилось оно к следующему: «Плоть и кровь теплокровных скотов суть мерзость для Белых Коровок». Будучи спрошенным, как он сумел облечь в слова отмеченное такой новизной и величием суждение, он отвечал, что они сами на него снизошли. Его последователи, — число которых дошло к тому времени до трёх миллионов, — немедля отказались притрагиваться к Нечистому, и всё бы ничего, когда бы не то обстоятельство, что Новая Вера проникла и в армию, а Великие Князья только-только приняли деятельное участие в заключении прибыльного контракта, связанного с обширными поставками мяса войскам. Если солдатня откажется есть говядину, баранину и свинину, соответственно уменьшатся и выплачиваемые по контракту проценты. И вожди нации заняли твёрдую патриотическую позицию. Здоровье и моральный дух всей нашей армии, провозгласили они, зависят от доброкачественного питания, каковое возможно лишь при наличии в рационе определённых радиоактивных оксидированных магнетокарбонгидратов{89}, присутствующих только в мускульной ткани животных и больше нигде. Новая ересь грозит подорвать самые основы Империи! Они не из тех, кто опускается до компромиссов в вопросах, затрагивающих национальную безопасность. Обратившись к Бажакулову частным порядком, Великие Князья посоветовали ему взять Откровение обратно. Он отказался. Тогда к нему направили тайного посланца, предложившего на выбор либо покушение со смертельным исходом, либо высылку из страны в ближайшие три часа. Последнее показалось святому более приемлемыми и его с небольшим, кое-как собранным в предотъездной спешке запасом рублей в кармане доставили особым поездом прямиком к границе. Когда новость об изгнании Бажакулова стала известной, произошли кое-какие волнения, впрочем, несколько залпов крупной картечью привели к чудодейственным результатам. Большая часть его сторонников отреклась от былых заблуждений, остальные, получив от подпольного комитета ревнителей благотворительные ссуды, изыскали возможность уехать за границу, чтобы поселиться поближе к высланному Мессии. Начался период изгнания. В целом, Россия была рада, что никогда больше его не увидит, — в особенности партия Великих Князей.

Став человеком, объявленным вне закона, он остановил свой выбор на Непенте, в котором его привлёк отчасти климат, но главным образом рассказы об изумительной рыбе и лангустах, пище, к которой он всегда питал необычайное пристрастие. Ученики следовали за ним поодиночке и стайками. Их алые рубахи скоро примелькались на улицах городка; людьми они были по большей части добродушными и безвредными, и если понаделали кучу долгов в местных лавчонках, то не из врождённой бесчестности, а просто потому, что у них не было денег. По летнему времени они пристрастились купаться в одной маленькой бухточке у основания мыса, на котором стояла вилла госпожи Стейнлин. Последняя поначалу с неодобрением наблюдала, как они резвятся там голышом — чего ещё, говорила она, можно ждать от русских? Потом ей случилось увидеть, как они поедают сырых крабов и прочую живность, и она вдруг сообразила, что они, видимо, голодны. Будучи женщиной чувствительной, бездетной и испытывавшей наибольшее счастье, когда ей приходилось кого-либо кормить и нянчить, она стала посылать им корзины с едой, а иногда и относить эти корзины собственноручно. Они были так бедны, так далеки от дома, так живописны в их красных рубахах и кожаных поясках!