Генри – крепкий мужик семидесяти одного года, он, как и я, второй раз жениться не стал, хоть время от времени и делает завуалированные, но откровенные намеки, упоминая без каких-либо объяснений имена женщин. По моему мнению – и Экс его разделяет, – он рад-радешенек одинокой жизни в своем поместье и жил бы так с самого рождения Экс, если бы уговорил на это Ирму. Генри – промышленник старого закала, выбившийся в люди еще в тридцатых и никогда толком не понимавший, что такое личная жизнь, в чем, утверждаю я, никакой его вины нет, хоть Экс и думает иначе. Ну да она и вовсе заявляет по временам, что не любит отца.

– Мы того и гляди обанкротимся, Фрэнки, – говорит Генри, он сегодня в дурном настроении. – Вся наша дурацкая страна спустила штаны до щиколок и подставила зад профсоюзам. Мы избрали сукиных детей, которые делают с нами что хотят. Это что-то. Республиканцы? Да я пяти центов не дам даже за самого первого из них. По убеждениям я малость правее Аттилы Гунна, так его, по-моему, звали.

– Я в этом мало что смыслю, Генри. Сложновато оно для меня.

– Сложновато! Да нет тут ничего сложного. Если бы я стремился разворовать мою фабрику и выбросить на улицу всех, кто там работает, так, глядишь, до ста лет прожил бы ровно так, как живу сейчас. Из дома не выхожу. Даже из кресла не вылезаю! А всё эти бандюги из Вашингтона. Каждый из них. Это же уголовники, чтоб им пропасть, они меня в землю по уши вбить готовы. Лишь бы я никаких больше прокладок не выпускал. У тебя-то как дела? Так в разведенных мужьях и ходишь?

– У меня все отлично, Генри. Сегодня день рождения Ральфа.

– Вот как?

Я знаю, разговоры на эту тему Генри не приветствует, но для меня эта дата важна, и я не прочь упомянуть о ней.

– Думаю, он стал бы замечательным человеком, Генри. Уверен в этом.

Наш разговор прерывается оцепенелым молчанием, оба мы думаем о том, чего лишились.

– Слушай, может, ты приедешь ко мне и мы наклюкаемся, а? – отрывисто спрашивает Генри. – Я попрошу Лулу зажарить на вертеле уток. Сам этих сукиных детей настрелял. Вызвоним парочку шлюх. У меня есть их домашние номера. И не думай, что я по ним не звоню.

– Прекрасная мысль, Генри. Да только я не один.

– Бабенку с собой привез? – И Генри гогочет.

– Да нет, замечательную женщину.

– А остановился где?

– В центре. Завтра полечу обратно. А сегодня у меня еще дела.

– Ладно, ладно. Скажи, Фрэнк, как ты думаешь, почему наша гольфистка ушла от тебя? Только скажи правду. Черт знает отчего, но у меня это сегодня из головы не идет.

– Я думаю, Генри, ей захотелось самой распоряжаться своей жизнью. Только и всего.

– Знаешь, она считает, что я загубил ее способность выстраивать отношения с мужиками. На всю жизнь. Слушать противно. Я ж никогда ничью жизнь не рушил. Да и ты тоже.

– Не думаю, Генри, что она и вправду так думает.

– Да она мне сама это сказала! На прошлой неделе. Слава богу, я уже стар. Пожил, и хватит. Сегодня ты здесь, а завтра – ищи свищи.

– Я, вообще-то, таким уж большим подарком не был, Генри. Старался как мог, но ведь выше себя не прыгнешь.

– Плюнь, – говорит Генри. – Ноя-то Бог простил. Ну и ты себя прости. Ладно, а что у тебя там за бабенка, а?

– Тебе она понравилась бы. Ее зовут Викки.

Викки поворачивается ко мне, улыбаясь, поднимает бокал шампанского, словно собираясь выпить за меня.

– Так привози ее ко мне, познакомимся. Ну и имечко. Викки.

– В другой раз, Генри. Мы здесь ненадолго.

Викки снова отворачивается к окну, за которым на город падают сумерки.

– Ладно, я не против, – спешит сказать Генри. – Знаешь, Фрэнк, иногда живешь с женщиной и понимаешь – ну нельзя же так жить. Это как у нас с Ирмой. Я как-то отправил ее в Калифорнию. Лет двадцать назад, в январе. И уж так ей там понравилось. Вот и ты – остался бы здесь с Викки навсегда, а?

– Человека понять нелегко. Я знаю.

– Самое умное, Фрэнк, считать, что каждый способен на все и в любую минуту. Так оно безопаснее. Каждый, даже моя дочь.

– По правде сказать, Генри, я бы с удовольствием приехал к тебе и напился бы вдрызг. Я страшно рад, что мы подружились. Ирма просила сказать тебе, что посмотрела в Миссии Вьехо отличную постановку «Фантастики». И вспомнила о тебе.

– Ирма? – удивляется Генри. – Какая еще фантастика?

– Это пьеса.

– А, ну тогда ладно.

– Ты ничего ей передать не хочешь? Я буду писать ей на следующей неделе. Она мне открытку прислала, поздравила с днем рождения. Надо ответить.

– Я ее никогда не знал по-настоящему, Фрэнк. Представляешь?

– Ты зарабатывал на жизнь, Генри, занят был.

– Может, она заводила любовников, а я этого даже не замечал. Надеюсь, так и было. Правда, надеюсь. Ничего так не хотел бы.

– Ты не беспокойся о ней. Ирма счастлива. И вообще, ей семьдесят лет.

– В июле стукнет.

– Так передать что-нибудь? Ты ничего ей сказать не хочешь?

– Передай, что у меня рак мочевого пузыря.

– Это правда?

– Будет правдой, если я сначала не заболею чем-то еще. Да и кому какая разница?

– Мне. Ты лучше придумай что-нибудь другое, не то я за тебя придумаю.

– Как там Пол, как Кларисса?

– Все хорошо. Летом мы поедем на машине вокруг Эри. И заглянем к тебе. Они это уже обсуждают.

– Тогда скатаем на Верхний полуостров.

– Времени может не хватить. (Очень на это надеюсь.) Все, чего они хотят, – повидаться с тобой. Они тебя очень любят.

– Это здорово, не понимаю только – за что. Ладно, а что ты думаешь о желто-голубых,[29]Фрэнки?

– Насколько я понимаю, они сейчас очень сильны, Генри. В команду вернулись все ее прежние бойцы – и большой швед из Пеллстона тоже. Я о них такие истории слышал, страх берет. Да и показывают они себя – будь здоров.

Это единственная ритуальная часть наших разговоров. Предварительно я всегда навожу справки у коллег, пишущих о футболе, в особенности у нашего нового заведующего редакцией, маленького, неврастеничного, непрерывно курящего бостонца по имени Эдди Фридер, а после делюсь конфиденциальными сведениями с Генри, который в колледже никогда не учился, но тем не менее стал ярым болельщиком «Росомах». Единственная польза, какую ему удается извлекать из моей профессии, хоть я отнюдь не уверен, что он не подделывает интерес к ней просто из желания доставить мне удовольствие, даром что сам-то я не такой уж и любитель футбола. (Относительно спортивных журналистов существует немало серьезных заблуждений.)