я поступлю, как ты скажешь, но руку даю и слово, мне это не по нраву.

Отправились они стремительно и радостно к дому и вскоре достигли Тары королей.

Глава четвертая

Часть образования королевича — хорошо играть в шахматы и постоянно упражнять ум ввиду грядущих суждений, что призовут его выносить, и обстоятельств путаных, изнурительных и ошеломительных, какие затуманивают дела, о которых предстоит судить. Арт, сын Конна, сидел за игрой с Кромдесом, чародеем отца.

— Будь очень внимателен с ходом, который собрался сделать, — сказал Кромдес.

— МОГУ ли я быть внимателен? — спросил Арт. — Ход, о котором ты думаешь, — в моей ли он власти?

— Нет, — признал чародей.

— Тогда незачем быть внимательнее, чем обычно, — ответил Арт и сделал ход.

— Это ход изгнания, — сказал Кромдес.

— Поскольку сам я себя не изгоню, похоже, изгонит меня отец, однако я не понимаю за что.

— Твой отец тебя не изгонит.

— Кто же тогда?

— Твоя мать.

— Моя мать умерла.

— У тебя теперь новая, — сказал чародей.

— Вот это новость, — промолвил Арт. — Кажется, я не полюблю свою новую мать.

— Полюбишь сильнее, чем любит тебя она, — сказал Кромдес, имея в виду, что возненавидят они друг друга.

Пока они говорили, в чертоги вошли король и Бекума.

— Пойду поздороваюсь с отцом, — сказал юноша.

— Лучше бы ты подождал, пока за тобой не пошлют, — посоветовал ему чародей, и оба вернулись к игре.

В свое время явился гонец короля и велел Арту покинуть Тару немедленно — и оставить Ирландию на год.

Арт уехал из Тары в тот вечер, и целый год не видать его было в Ирландии. Однако за это время ни у короля, ни в Ирландии дела не ладились. Прежде каждый год пожинали три урожая зерна, но пока Арт отсутствовал, никаких урожаев не вызрело и не было молока. Вся земля голодала.

В каждом доме тощие люди, тощий скот на каждом поле; на кустах не висело никаких ягод, положенных времени года, нисколько орехов; пчелы вылетали из ульев как обычно, однако по вечерам возвращались уныло, с пустыми котомками, и никакого меда в их ульях не набралось, когда пришло время. Люди стали глядеть друг на друга недоуменно, поговаривать мрачно, ибо знали они, что, неведомо как, дурной урожай означает дурного владыку, и, хотя с этим поверьем можно поспорить, слишком оно проросло в мудрость, чтоб от него отмахнуться.

Поэты и чародеи собирались, чтобы обдумать, отчего такая беда постигла страну, и своими умениями распознали правду о жене короля, что она — Бекума Белая Кожа, и узнали к тому же причину ее изгнания из Многоцветной страны, что за морем, которое по ту сторону даже могилы.

Рассказали правду владыке, но он и помыслить не мог о расставании с веселой колдуньей — изящные кисти, золотые локоны, тонкие губы, — и потребовал Конн, чтобы поэты и чародеи нашли средства, какими сберечь ему и жену, и корону. Такое средство имелось, и чародеи о нем доложили.

— Если найдется сын непорочной пары и его кровь смешается с землей Тары, мор и поруха оставят Ирландию, — сказали волшебники.

— Если есть такой мальчик — найду его, — вскричал Стократный Боец.

В конце года Арт возвратился в Тару. Отец вручил ему посох Ирландии, а сам отправился в путь — искать сына безгрешной пары, о какой ему рассказали.

Глава пятая

Верховный король не знал, где искать ему такого спасителя, но был учен и понимал, как искать что угодно. Это знание пригождается всем, на кого бывает возложен подобный долг.

Отправился он к Бен-Эдарю. Вошел в коракл, оттолкнулся от берега на глубину и позволил лодочке плыть по ветрам, как волны ее понесут.

Так странствовал он среди маленьких островов в море, пока не растерял всякое понимание курса и не унесло его далеко в океан. Вели его звезды и великие светила.

Он видел черных тюленей — те смотрели на него, ревели и, танцуя, ныряли, изгибаясь как лук и мча как стрела. Громадные киты возносились из зеленой бездны, вздымая из носа морскую волну до неба и плюхая, словно гром, широченным хвостом по воде. Фыркали мимо ватаги и кланы морских свиней. Мелкая рыбка скользила, блестела, и всякие замысловатые твари глубин возникали у прыгучей лодочки Конна, вертелись и неслись дальше.

Дикие штормы выли над ним, и лодка мучительно лезла к небу на волнах высотой в милю, держалась один жуткий миг наверху и летела по стеклянистому боку волны, словно яростный камень из пращи.

Или, вновь пойманная на гребешке разбитого моря, содрогалась и пятилась лодка, а над головой короля было лишь низкое грустное небо, вокруг — плеск и бой серых волн, вечно разных и всегда неразличимых между собою.

После долгого созерцания голодной пустоты воздуха и воды Конн глазел на натянутую шкуру лодчонки как на странное нечто или же изучал свои руки, узоры на коже и жесткие черные волосы, что росли между костяшками и торчали вокруг кольца, — и во всем этом Конн находил новизну и диковину.

А потом, когда бурные дни миновали, низкие серые тучи дрогнули и треснули в тысяче мест, и мрачные островки их умчались к краю небес, будто перепугались шири, а когда их не стало, Конн воззрился в простор за простором голубой бесконечности, в глубины, где взгляд его застревал и не мог их пронзить, и откуда взор не отозвать. Солнце пылало оттуда и наполняло воздух искрами, а море — тысячей огоньков, и, глядя на них, он вспомнил о Таре: о колоннах из белой и желтой бронзы, что лучились на солнце, и о красных, белых и желтых раскрашенных кровлях, сиявших, ошеломлявших взор.

Так плавая, потеряв счет дням и ночам, ветрам и покою, прибыл он наконец на неведомый остров.

Сидел Конн к нему спиной и задолго до того, как увидел, — учуял его и задумался, ибо сидел он, оцепенев, размышляя над переменами, какие пришли в его вроде бы неизменный мир, и долго не мог сказать, что же это за разница в исхлестанном солью ветре или же отчего он так взбудоражился. Ибо внезапно Конн взбудоражился, и сердце его подпрыгнуло в неукротимом предвосхищении.

— Это октябрьский дух, — сказал он. — Пахнет яблоками.

Повернулся тут он и увидел остров, душистый от яблонь, сладкий от винных колодцев, и,