О том, чтобы завести еще детей, не хотелось даже думать. Наблюдать за Моаном и пытаться угадать, какие психологические проблемы у него могут возникнуть, уже было достаточным испытанием. Этот груз, да плюс ко всему — ожидание того, что муж свалится; надо быть начеку и, если что, подставить под него стул, как под пьяного. Шива считал, что жена его не любит, но на самом деле любовь Свати была настолько сложной и глубокой, что Шива оказался не готов ее принять. Свати изо всех сил старалась не дать ему упасть, и не потому, что он был любящим мужем или ответственным отцом — ни то, ни другое, — а как частичное возмещение долга его пациентов. Так, Свати Мукти, вытянувшись в постели по струнке в лоскутной ночной рубашке с вышитым на левой груди павлином, смотрела на измученного мужа и дожидалась утра. Сомнения прочь, ему надо и дальше ходить на сеансы к Грунбейну на неформальной основе; госпитализация станет следующим шагом.

Хныча и лязгая зубами, Шива распахнул ворота и вступил на очередное поле своей потешной фермы. Он вывел корову в изрытый копытами угол возле корыта с водой, затем спустил брюки, готовясь покрыть ее. Его первая жена Сандра брыкалась и мычала под ним. Несмотря на возбуждение поднявшейся плоти, Шива все же заметил с благородной досадой брахмана брызги серовато-синих капель на внутренней стороне ее ануса. Конические пальцы Сандры, напоминавшие ювелирные подставки для колец в форме деревьев, зарылись в землистую перину, а ее мычание высокими нотами разряжало давящую атмосферу.

— Что это за дела, Шива? — крикнул Зак Баснер, одной рукой раскрывая дверь настежь, другой включая свет, третьей поправляя очки, а четвертой скручивая и раскручивая ворсистый язык своего мохерового галстука. — Мне не кажется, что удовлетворение эротических фантазий, связанных с твоей бывшей женой, приведет тебя к чему-то серьезному, во всяком случае, в отношении карьеры.

Сандра увидала окровавленные зубы Баснера, мяукая, выскользнула из-под Шивы и забилась в дальний угол мрачной тесной студенческой комнатушки. Рот Шивы забило песком абсолютной подавленности. Баснер подошел к мягкой односпальной кровати и присел на сбитые простыни. Положив одну руку на плечо Шиве, он продолжил:

— Необузданная женская страсть, ее деструктивные и всепоглощающие аспекты… — Двумя другими руками он теребил фалды своего белого пиджака, меж бортов которого показался вздувшийся бугор, скрытый вельветом брюк. — Но, Шива, такая характеристика еврея немного отдает клише, не правда ли?

— К-как ты можешь б-быть одновременно евреем и б-богом?

— А так, — протянул Баснер. — Я, как видишь, Закибасна, твоя супруга, но это не мешает тебе примерять самые жестокие фантазии на меня, мм-м?

Шива попытался ответить на такое обвинение, но из его рта вырвался только сухой треск. В любом случае, это было не важно, потому как Закибасна не слушала — она точным движением накинула на шею Шиве веревку от очков и теперь затягивала петлю. Шива почувствовал, как вздулись кровеносные сосуды на лице, будто какой-то ребенок, исчадье ада, лопал шарики пузырчатой упаковки. В конце концов, все погрузилось в алую тьму.

Свати дала Шиве выспаться, но, отведя сына в школу и вернувшись, обнаружила, что ее муж уже встал, надел костюм и повязал галстук.

— Сегодня утром ты должен пойти к доктору Грунбейну, — сказала она. — Зачем ты так вырядился?

— Больше я с этим жуликом никаких дел иметь не собираюсь, — ответил Шива. — Я в тысячу раз лучше него образован, к тому же мне пора на работу. Я поправился.

— Не идиотничай, Шива. — Она положила руку ему на плечо. — Минувшей ночью ты бредил во сне, тебе нельзя в больницу.

— Можно. — Он скинул с плеча ее руку. — И даже нужно, и не пытайся… — Он взял свой кейс и провальсировал к входной двери: — остановить меня!

Часть пятая

Он стартовал в приличном темпе, обогнул тихий поворот у Кентон-парк-Кресент и дальше по Кентон-парк-роуд вышел на Кентон-роуд. От развилки до Кентонской станции подземки полмили пешком. Кентон, Кентон, Кентон — для маятника жизни Шивы эти два слога означали дом, рутину, прочную внутреннюю связь со всем земным. Кен-тон. Кен, тон. Что означают эти слоги сами по себе? Тонна Кенов[44]или, на шотландском диалекте, груз знаний? А может, это всего лишь звуки, «кен» и «тон», полные того же смысла для Шивы, что и слова на мандаринском диалекте китайского, значение которых резко меняется в зависимости от тона. Шиве казалось, что «Кен-тон» на мандаринском могло означать нечто сложное и поэтичное, например, то чувство, что возникает у идущего к станции метро, именно этим утром, когда он решил не поддаться душевному срыву, а победить своих врагов.

Мне нужно, чтобы меня крепко обняли, вдруг понял Шива. Почему нельзя войти в этот неухоженный сад, постучаться в эту дверь с облупившейся краской и упасть в объятья располневшей и расстроенной женщины, которая покажется на пороге? В то же мгновение мысль о линии метро Бейкерлоо-лайн и Оксфорд-циркус, затем о Централ-лайн в сторону Тоттенхэм-Корт-роуд показалась ему пугающе чуждой. Предстоит бесконечная дорога, грубая сила столицы засквозит в каждой клеточке сиденья цвета электрик в вагоне метро. Свати была права, он не готов к этому. Он болен, лучше бы вернуться, позже посетить Грунбейна, добиться хоть какой-то ясности в голове. Что там этот Гуннар велел ему сделать в качестве психотерапевтического задания на дом? Подумать над вопросом… но над каким? Ах да, почему он решил стать психиатром.

Чтобы угодить отцу, подумал Шива. В ранней юности, когда они с отцом были ближе, Дилип Мукти посвятил сына в свою интеллектуальную святыню и начал брать его с собой в длительные и бессмысленные поездки на общественном транспорте, ставшие выражением доверительности их отношений. Отец и сын искали прибежища, чтобы подобраться ближе друг к другу. Сонные не в часы пик электрички глухо грохотали по рельсам в сторону Беркхэмстеда, Чертси и Эмершэма; автобусы «Грин-лайн» катили по глубоким туннелям и дорогам Кентиш-Уилд; вечное метро, лондонские городские автобусы, все пути были открыты отцу, стоило ему махнуть своим удостоверением. Во время этих непонятных разъездов Дилип Мукти говорил, а Шива слушал. Глядя на дома у обочины — каждый с полоской сада, пятном сарая, промельком оранжереи, ребенком, выхваченным в момент игры в мяч, — Дилип рассказывал сыну о своем детстве в шипящем логове ядовитых змей — религиозных политиков высшей касты. Имена — Вивекананда, Рамакришна — почти ни о чем не говорили мальчику, секты, которые упоминал отец — Арио и Брама-Самадж, — казалось, не имели никакого отношения к миру Шивы, состоявшему из клик, крикетных команд, гребли на каноэ по водохранилищу Уэлш-Харп и ухаживаний на школьных дискотеках.

Так же далека была от Шивы основная дилемма всей жизни его отца — продолжать ли ему семейные традиции или окончательно порвать с этим. Дилип Мукти хотел убедить Шиву, что в его возрасте нужно интересоваться исключительно тем, может ли истина примириться с древними религиозными практиками или же ей стоит принять реалии современности. А Шиву занимала лишь мерзость откровенной порнухи, ходившей по рукам в школьных туалетах для мальчиков. Неужели правда, что у девочек, на которых он смотрел сквозь романтические линзы пастельных тонов, были такие же зияющие раны под их юбочками, больше похожими на набедренные повязки?