ее. Казалось, любой вздох мог разрушить эту картину. Иногда она становилась размытой, иногда местами полустертой. Порой верхняя часть марширующих людей выглядела совершенно отчетливой, а ноги почти исчезали. Но затем ноги снова выступали с рельефной четкостью, размеренно шагая, в то время как треуголки и плечи солдат становились прозрачными и почти пропадали.

Однако, несмотря на эти странные оптические фокусы, колонна продолжала неуклонно продвигаться вперед. Пригнувшись, чтобы его не заметили, Питер на цыпочках перебежал через дорогу на углу возле старого моста и занял позицию на пешеходной дорожке в тени домов. Там он мог оставаться незамеченным и при этом достаточно отчетливо видеть, как идут солдаты, поскольку те держались середины дороги.

– Что за черт, что за черт, – повторял он, сдерживая более крепкие ругательства, приходившие ему на ум, полный странных опасений, несмотря храбрость, порожденную бутылкой виски. – Что, черт возьми, все это значит? Это французы, которые высадились здесь, чтобы протянуть дружескую руку? Они решили наконец помочь нам справиться с этими чертовыми англичанами? А если это не они, то я просто спрашиваю, кто это, черт возьми? Кто? Потому что я таких сроду не встречал…

К этому времени первые ряды процессии находились уже совсем близко. И, по правде говоря, это оказались самые необычные солдаты, которых Питер когда-либо в жизни видел. На них были длинные гетры и кожаные бриджи, треуголки с серебряным галуном, длинные синие мундиры с алым кантом и подкладками, приоткрывавшимися под застежками, скреплявшими обшлага сзади. На груди у солдат под такими же застежками открывались белоснежные камзолы. На длинных перекрещенных поясах очень низко висели огромные сумки из белой кожи, причем на каждой поблескивала маленькая серебряная звезда. Но самыми причудливыми и диковинными показались Питеру пышные жабо и кружевные манжеты на запястьях. А еще их странные прически: волосы под треуголками были завиты, напудрены и уложены валиками, а сзади собраны в большие пучки.

Один из участников процессии ехал верхом. Он восседал на высоком белом коне с длинными ногами и изогнутой шеей. На треуголке у всадника колыхалось белоснежное перо, а мундир сверкал, весь расшитый серебряным галуном. Питер сделал вывод, что перед ним командир отряда, и внимательно осмотрел всадника, когда тот проезжал мимо. Худощавый, высокий, на вид не больше шестидесяти, со сморщенным, обветренным лицом цвета шелковицы. Один его глаз скрывала большая черная повязка. Командир не поворачивался ни вправо, ни влево, но ехал во главе своих людей с мрачной воинственной непреклонностью.

Лица остальных, как офицеров, так и простых солдат, казались полными беспокойства и, скорее, испуганными и растерянными. Питер тщетно искал хоть одно довольное и приятное лицо. У всех был меланхоличный и мрачный вид. Когда они проходили мимо, юноша почувствовал, что воздух стал холодным и заколыхался.

Вытаращив глаза, Питер сел на каменную скамью, продолжая наблюдать за гротескной, но бесшумной процессией. Она была действительно беззвучной: парень не услышал ни звона снаряжения, ни топота ног, ни грохота колес пушек. Старый полковник слегка повернул свою лошадь и сделал жест, словно отдавая команду. И трубач с распухшим синим носом и бахромой из белых перьев на шляпе, шагавший рядом, обернулся и поднес к губам горн. Однако до Питера по-прежнему не доносилось ни звука, хотя было ясно, что пение горна достигло ушей солдат: они мгновенно перестроились в шеренгу по три.

– Совсем плохо! – пробормотал Питер. – Я что, оглох?

Но этого не могло быть, потому что шелест ветра и шум близкого Лиффи он прекрасно слышал.

– Нет, клянусь богом, это какая-то чертовщина! – произнес он тем же осторожным шепотом. – Либо это армия французов, пришедшая захватить город Чапелизод врасплох, не производя шума, чтобы не разбудить жителей, либо это… это… что-то еще. Но, чтоб мне провалиться, что это с лавкой Фицпатрика через дорогу?

Коричневое грязное каменное здание на противоположной стороне улицы выглядело теперь новеньким и чистым, каким Питер никогда его не видел. У открытой входной двери в той же нелепой форме, что и у солдат в процессии, бесшумно расхаживал взад-вперед часовой с мушкетом на плече. На углу здания обнаружились распахнутые широкие ворота, которых Питер тоже не помнил. Перед ними прогуливался такой же часовой. В эти ворота постепенно прошла вся колонна, пропав наконец из виду.

– Я не сплю, не дремлю, – сказал Питер, протирая глаза и слегка притопывая по тротуару, дабы убедиться, что действительно не спит. – Это серьезно, чем бы это ни было. Не одна лавка – в городе вообще все кажется странным! Черт, дом Трешема заново покрашен! А на окнах цветы! И дом Делани – в нем ведь еще сегодня утром не было ни единого целого стекла, а на крыше почти не осталось шифера! Не может быть, черт возьми! Вот на том большом дереве ни один лист не изменился с тех пор, как я прошел! И звезды над головой те же – с ними все в порядке. Может, что-то с моими глазами?

И так, оглядываясь по сторонам и ежеминутно находя новую причину удивляться, молодой человек зашагал по тротуару, намереваясь поскорее добраться до дома.

Но его ночные приключения на этом не закончились. Питер уже почти дошел до поворота на дорожку, ведущую к церкви. И там он заметил того самого офицера в форме, шагающего впереди, всего в нескольких ярдах от него.

Офицер шел легкой, раскачивающейся походкой, держа саблю под мышкой, и задумчиво смотрел под ноги.

Он, казалось, не замечал присутствия Питера, погрузившись в размышления, и это обнадеживало. Кроме того, помни, читатель, пожалуйста: наш герой выпил достаточно хорошего пунша, прежде чем начались его приключения. Так что он был защищен от сомнений и страхов, которым наверняка поддался бы в более разумном состоянии.

Идея французского вторжения ожила в полную силу в одурманенном воображении Питера, когда он стал догонять беспечно прогуливающегося офицера.

– Кем бы он ни был, пусть все мне объяснит! – пробормотал Питер во внезапном приступе безрассудства. – Он, конечно, может и не захотеть отвечать мне. Но спросить-то я у него могу, что здесь такого…

Вдохновившись этой идеей, Питер прочистил горло и начал:

– Капитан! Прошу прощения, капитан! Может, вы проявите снисходительность к моему невежеству и скажете – если это не военная тайна, – не является ли Ваша честь нашим врагом?

Питер обратился к офицеру, не задумавшись о том, что, если он прав, этот человек не поймет ни слова. Однако его поняли, потому что капитан ответил ему по-английски, замедлив шаг и немного посторонившись на дорожке, как бы приглашая догоняющего его парня пойти рядом.

– Нет, я ирландец, – пояснил он.