Cудя по всему, ILC покупал у «Ардиса» далеко не весь тираж. Фред Муди говорит «о сотнях, иногда тысячах копий». Но так было не всегда. В письме Юзу Алешковскому, требовавшему допечатки его книги, Карл объясняет в 1979 году: «Мы обычно печатаем несколько книг одновременно, и тиражи всех должны быть одинаковые – или не экономно выйдет в типографии. Есть и другие причины… мы должны платить налоги на все книги, даже если они не проданы. Поэтому мы не хотим печать больше в начале. Если до конца первой тысячи книга еще продается, легко допечатать еще тысячу – негативы у нас лежат в типографии». Иными словами, рассчитывать только на «налоговые деньги» не приходилось.

Оценивая масштаб русскоязычной литературы, публикуемой на Западе, Проффер говорит в 1981 году примерно о 200 книгах и журналах ежегодно, что дает 200 тысяч изданий при типичном тираже в 1000 экземпляров. От 20 до 30% этих книг в конечном итоге добираются до советского читателя. Каждую читают хотя бы десять человек. В соответствие с расчетами Проффера аудитория тамиздата в России должна была составлять приблизительно полмиллиона человек. Он был уверен, что тамиздат будет подталкивать Госиздат к публикации хотя бы безопасных классиков: «Когда издание „Мастера и Маргариты“ в „Посеве“ было ввезено контрабандой, ничто не мешало выпустить его дома. Лучше опубликовать продезинфицированную версию „Поэмы без героя“, чем позволить реальной быть одной-единственной».

Интеллектуальное фрондерство, политическая независимость и некоторая авантюрность всей этой затеи c «Ардисом» вызывали симпатию у многих – усталость от холодной войны и пропагандистских штампов была свойственна американским интеллектуалам тех лет, не только Профферам. Думаю, этим во многом объясняется поддержка «Ардиса» в академической и библиотечной среде, которая стала важным условием их экономической стабильности. Эллендея отдельно упоминает журналистов крупных газет и журналов, которые постоянно помогали издательству и «дали больше рецензий, чем мы могли надеяться».

Важным подспорьем в бизнесе, по словам Эллендеи, была университетская зарплата Карла: «Точно не помню, скажем, $ 40 тысяч. Это для тех времен много. Прибыль в самый лучший год составляла $ 70 тысяч, но это было только в один год. Типичная прибыль – $ 30 тысяч. Еще были долги и дом громадный, и русские писатели постоянно у нас жили».

Сама Эллендея даже пыталась заработать литературным трудом, вероятно, чтобы диверсифицировать доходную базу семьи. А может, ее неуемная натура требовала переключения, например, с книги о Булгакове, которую она одновременно заканчивала: «Я также пишу другой исторический роман (за деньги), который мне нравится», – сообщает она Копелевым в 1979 году. Чуть позже Карл напишет, что роман Эллендеи из времен регентства был напечатан немалым тиражом в 100 тысяч экземпляров, который «Ардису» с его обычной тысячей и присниться не мог.

Эллендея не раз повторяла, что слышала от русских, будто они, Профферы, разбогатеют на русской литературе. Это не так. «Мы жили и тратили». Конечно, по мере обретения славы у «Ардиса» появились и другие доходы. Кто-то покупал у них права на театральную постановку на Бродвее, как произошло с пьесой Эрдмана. «Это были нормальные деньги», – говорит Эллендея. Кто-то – международные права, как было в случае с Копелевым и другими писателями. В 1979 году Карл так оценивал доходы от международных прав в экономике «Ардиса»: «Наша доля от этого варьирует от 10 до 20%».

Позднее, после смерти Карла, издательство лишилось его зарплаты. Но в 1989 году Эллендея получила грант Макартура, «и он нас долго поддерживал». Начавшаяся в СССР перестройка сделает всe русское модным и, наконец, приведет «Ардис» к относительному коммерческому успеху в Америке.

«Мы с Карлом работали очень много, поэтому, когда мы отдыхали, мы отдыхали. Если у нас была ночь в Париже, то мы ее проводили в „Ритце“. Мы знали, что потом большую часть года мы просидим в нашем подвале за работой», – вспоминает Эллендея.

– А часто случались кассовые разрывы и кризисы?

– Было много кризисов. Видишь этот рояль (Эллендея указывает на внушительный рояль фирмы Knabe. – Н. У.)? В те годы он стоил тысячи три. Когда у нас были проблемы, я всякий раз говорила: «В крайнем случае продадим рояль». И он всe стоит на месте.

– Три тысячи – важная сумма для русской литературы, хотя бы для героев Достоевского.

***

«Ардис» – классический малый бизнес. Приятели Профферов бескорыстно помогали в работе, а сотрудники становились друзьями, чуть ли не членами семьи. Маша Слоним, приехав в дом на Heather Way, чтобы работать, поселилась там же в мансарде, со своим душем: «в общем, такая отдельная квартирка, на самом верху, светелка. В первый раз у меня оказалась какая-то своя территория». Платили ей немного, но зато у нее был кров над головой, еда. Да и сын Маши, Антон, «был пристроен».

Рон Майер, который работал в «Ардисе» в 80-е, свидетельствует: «Они были для меня на самом деле как семья. Они помогли мне найти квартиру, купили машину, которой я мог пользоваться. Мы вместе с Эллендеей готовили еду для мальчиков и Арабеллы, для Карла. Моя мать, навестившая меня у Профферов, сказала, что она никогда не видела такой командной работы на кухне. Если Профферы собирались ужинать не дома, они всегда брали меня с собой… Когда уже в период болезни Карла они уезжали, Арабелла оставалась на меня».

Слоним вспоминает, что работали по ночам: «может, дети спали и было спокойней, может, они совы были». «Да, они были совы, – подтверждает Рон Майер, – они никогда не появлялись раньше полудня или даже часа дня». И ложились около 7 утра – многие письма своим русским друзьям Карл как раз дописывал на рассвете. «Кажется, мы ведем жизнь вампиров. Но серебряные пули Советского Союза нас не достанут».

«Как бы остальные наши сотрудники ни интересовались Россией и ни были бы ею заняты, они отрабатывали свои восемь часов… и уходили домой. Россию и „Ардис“ можно было тогда забыть. На самом деле восемь часов русской литературы в день вполне достаточно», – пишет Карл Копелевым. Сами Профферы продолжали работать «и после того, как все остальные ушли, дети были уложены, и даже совы спали. Мы обсуждали и решали тысячу мелких проблем и задач, большинство из которых были связаны с вами и с вашей странной страной и нашим странным отношением к ней». Улегшись в постель под утро, то Эллендея, то Карл вдруг вскакивали, чтобы что-то записать.

Иногда раннее утро выглядело по-другому. Маша Слоним не входила в число сотрудников, которые «отрабатывали свои восемь часов и уходили домой». Она вспоминает: «На рассвете, после работы, мы ехали в закусочную, кажется, в „Жирную ложку“ – не фастфуд, но примерно: всякие яичницы, вафли – нездоровая была у нас пища. Но это был наш конец рабочего дня, и мы ели как дальнобойщики, а потом ложились спать».

Рабочий день Рона Майера начинался раньше «полудня или часа дня». В подвале, где, собственно, шла работа, зимой было очень холодно. «Там был камин, и прежде всего я разводил в нем огонь, чтобы прогреть комнату. Это была большая комната с огромным столом, размером с два обеденных». Потом спускались дети. Маша Слоним их застала еще совсем юными: «Утром дети сами себя собирали в школу – вместе с маленькими Профферами на „детском этаже“ жил и сын Маши, Антон. – Потом они все вместе ехали в школу на автобусе».