– Песец, капитан, отпрыгался, – злорадно заявил капитан Лукоморов, слезая с подножки. – Передавай мне дело и топай на разбор полетов. Надо же быть таким бездарем, право слово...

Дорогу до Рыдалова я не помню вовсе. Венька остался в Пулганах – объяснять новоприбывшим ситуацию (понятно, что никого не найдут – тайга огромная, но как не создать иллюзию бешеной активности?). Крюгер ехал со мной. Потом был третий этаж районного управления внутренних дел, где собралась вся шушера, бледный и трясущийся майор Неваляев, озабоченная физиономия прокурора Каморина, язвительная – Кудыкина. Майор кричал, что отстраняет меня от дела, что шесть трупов, один из которых – оперативный работник, да еще и женщина – просто заговор! Что моя профессиональная деятельность будет тщательно изучена и сделаны надлежащие выводы. Что для меня будет праздник, если меня просто уволят и не заведут уголовное дело. Что из Абакана уже выезжает комиссия для изучения обстоятельств дела и меня еще вызовут повесткой для награждения...

Он много умного сказал, пока не выдохся. Я не слушал – в одно ухо влетало, из другого вылетало. Потом меня на лестнице подловил нарочито скорбящий Кудыкин:

– Ох, как я вам сочувствую, Артем Николаевич... Ну ничего, ничего, не всем улыбается удача. Поработаете где-нибудь в другом месте... Хотя, знаете, в нашем городке царит такая безработица...

– Позвольте маленькую предпосылку, товарищ майор? – подчеркнуто учтиво сказал я. Кудыкин не понял, соорудил участливую рожу.

– Конечно, Артем Николаевич. Да бросьте вы эти формальности – меня зовут Адам Егорович.

– Да что вы говорите? – изумился я. – Всегда считал, что вас зовут Засранец.

И когда он вытянул ненавистную харю, охотно пояснил:

– Предпосылка, товарищ майор. А теперь, уж не гнушайтесь – посыл...

И послал его в такие дали, да с такой лингвистической «утонченностью», что Кудыкин аж отпрыгнул. Побагровел, налился бешенством, замахал пухлыми кулачками:

– Да как вы смеете?! Да кто вам дал право?! Вон из органов – немедленно!!! Считайте, Богатов, что с этой минуты вы уволены, и мы еще рассмотрим, почему по вашей милости погиб сотрудник милиции!!!... А может, вы специально ее подставили, а, Артем Николаевич? – В бесстыжих глазах зажегся мстительный огонь. – У вас ведь была любовная связь, верно? Такой видный мужчина... А теперь другая женщина на горизонте объявилась. Как там говорится: баба с возу – волки сыты?...

Я поднял кулак, чтобы одним ударом сделать из него инвалида, Кудыкин взвизгнул, я опомнился (совсем уж глупо с моей стороны), брезгливо оттолкнул его, как попрошайку, побежал по лестнице, не чуя ног...

Излишне говорить, что это был один из самых страшных дней в моей жизни. Яна Владимировна Островская лежала в морге. Я сидел за столом, убитый, потрясенный. Закончился рабочий день, отгремели вопли и проклятья. Никто меня не доставал, помимо совести. Пришел Крюгер, молча выставил на стол литр водки, которую наш районный ПВК производит из сомнительного китайского ректификата. Выпили по стакану, закусив печенюшками из Янкиного стола.

– Не убивайся, – посоветовал Крюгер. – Ты не виноват, мы же помним, как ты пытался ее остановить. Расскажем, как было – ни одна сука не пришьет тебе дело. Это я во всем виноват, Артем, – вздохнул Крюгер, разливая по второй. – Не разобрался со Стукановским, клюнул на удочку... Знаешь, у меня тоже очень сильно болит – здесь, здесь и здесь... – Он ткнул себя в голову, сердце и, разумеется, в печень...

Когда пришел Венька – черный, как мартовский снег, – мы с Крюгером пускали сопли – каждый считал, что именно он виновен в случившемся. Венька выставил на стол еще одну бутылку... Потом приходили другие нормальные менты, присоединялись к компании, выпивали, уходили. Не помню, как я от них отпочковался. Очнулся глубокой ночью на берегу Уштыма – покупаться, наверное, решил, да не добрел до воды. Голова трещала. Я разделся, забрался в камыши, истязал себя в холодной илистой воде, пока не обрел способность соображать. Оделся, побрел куда глаза глядят...

Эмма открыла дверь и ахнула, прижав ко рту ладошку.

– Опять над тобой надругались, Артем... Господи, в четвертый раз за четыре дня, да что же это делается...

– Контузия, – хрипло объяснил я, хватаясь за косяк, чтобы не упасть. – Еще и выпить дали... Прости, пожалуйста, Эмма, погибла Яна Островская...

Ее глаза наполнились слезами, она всхлипнула, протянула ко мне ладошки, из которых я успешно выскользнул и куда-то упал...

Очнулся я, как водится, на рассвете – сработал внутренний будильник. Женщина печально смотрела на меня, поглаживая по спутанной шевелюре. Я прижался к ее плечу. Хорошо, когда имеются люди, которым ты не противен.

– Ты всю ночь звал Яну, потом ты звал Иру... Ты звал всех, кроме меня, Артем...

– Ты рядом, зачем тебя звать? – невпопад скрипнул я. – Не обращай внимания, Эмма, темное прошлое уходит, цепляясь за глупое настоящее. Ближе тебя у меня никого нет уже четыре дня...

– Расскажи, что случилось...

Не хотел я делать мелодраму из своих переживаний – ненавижу это слово. Но сделал. Полчаса я плакался в жилетку, рассказывал то, что надо и не надо.

– Теперь я все про тебя знаю, – удовлетворенно заключила Эмма и прижалась к моей щеке.

«Странно, – подумал я, – если все про человека знаешь, с ним становится неинтересно». Но здесь работал какой-то другой закон. Возможно, мне стоило ее обнять и никуда не отпускать от себя в ближайшие сорок лет.

– И чем ты собираешься заняться? – спросила Эмма. – Если сбудутся мрачные прогнозы и тебя действительно вытурят из милиции.

– Во-первых, опохмелиться, – признался я.

– Подожди, сейчас принесу... – Она вышмыгнула из кровати, удалилась на кухню и через минуту вернулась с рюмочкой на блюдечке. Глянула с сомнением на мою обиженную физиономию, ушла обратно. Вернулась со стаканом на блюдечке. Жидкость была золотистого цвета и вкус имела...

– Отлично, – похвалил я, судорожно хватая ртом воздух. Первоначальной емкости вполне бы хватило.

– Займусь своими прямыми обязанностями, – сказал я. – Сомневаюсь, что следственная группа из Абакана сможет что-то раскопать. Найдут стрелочника, взвалят на него всех бешеных собак...

– Но тебя же отстранили...

– А мне плевать. – Я взял руку женщины и погладил. – Не спрашивай больше ни о чем, хорошо?

– Договорились... – Голос Эммы дрогнул. – Последний вопрос: ты будешь осторожен?

– А когда я не был? – удивился я.

Выйдя на улицу, я почувствовал себя человеком, просидевшим в бункере двадцать лет. Опасность на каждом шагу. Я позвонил по сотовому Веньке и терпеливо дождался, пока тот, по прошествии веков, снимет трубку.

– Странно, – сказал похмельный Венька, – ты вчера куда-то пропал.

– Топиться ходил, – объяснил я. – Получи задание и не вздумай кочевряжиться.