Не дождавшись нужной реакции от миловидной жены, Мурад бежал в свой кабинет и нависал над сказочными чертежами, из которых вот-вот должны были вырасти огромные напоенные солнцем дворцы будущего. Часами он просиживал над картой дагестанских геотермальных месторождений, высчитывал количество солнечных дней и силу ветра и снова мчался в свой институт, где разрабатывались поражающие смелостью сельскохозяйственные и даже оборонные проекты.

Пока Мурада распирало от солнечной дерзости, Хадижа драила полы и мебель, белила и крахмалила белье, фаршировала и мариновала, пекла и консервировала. Ее большие красные руки только и знали, что рубили, катали, сучили, месили, сворачивали, выжимали, чистили, завязывали, распарывали, соскабливали, а живот то рос, то опадал. С каждой беременностью на свет появлялась девочка, и Хадижа горестно всхлипывала: «Когда же мальчик?»

Глядя, как его квартира, прожженная думой о солнце и стерилизованная Хадижиными тряпками, наполняется шумом и криками Саиды, Фаиды, Наиды, Аиды, Забиды, Валиды, Мурад только хмыкал и улыбался.

– Может быть, хватит? – спрашивал он жену. Но Хадижа, пропахшая жареным луком и шкворчащими маслом сковородками, не унималась. Она должна была родить сына.

Так и случилось. Вслед за Саидой-Фаидой-Наидой-Аидой-Забидой-Валидой явился Арип. Он тоже попался в солнечную ловушку. Отец возил его с собой в экспедиции и показывал таинственные подвалы и гигантские бассейны, ночью освещаемые и обогреваемые накопленной за день солнечной силой.

Возвращаясь домой, Мурад обнаруживал чистеньких, сидящих рядком за работой дочек и вылизанные до блеска комнаты.

– Опять, Хадижа! – кричал Мурад, сунувшись в свой кабинет и вылетая оттуда с выпученными глазами.

– Что, Мурад? У тебя был страшный беспорядок. Я выкинула эти старые бумажки, которые торчали из книжек, уложила их на полки. Если бы не я, у тебя там на столе давно завелись бы черви!

И отец Арипа со стоном выискивал книги, разложенные женой по росту и цвету обложек, и, чертыхаясь, искал заложенные места.

А потом мечта о солнце лопнула. Разработки остановились, проекты канули и заморозились, а отец Арипа побледнел и сник, как будто его продырявили. Мать же, наоборот, начала расти вширь, словно желая восполнить призрачность мужа.

Иногда отца словно встряхивало, и он принимался строчить статьи и прошения, умоляющие и требовательные, гордые и оскорбленные, но дело не менялось. Лампы-колоссы больше не загорались, бассейны, подвалы и чудо-дома тихо стирались из времени и пространства.

Мать, осмелевшая после рождения Арипа и раздобревшая от плодородия, квасила и молола с пущей силой, а Фаида-Наида-Аида-Забида-Валида были счастливо сбыты с рук и отправлены к мужьям с пуховыми подушками, столовыми приборами, хрустальными вазами, чеснокодавилками и закатанными в рулоны войлочными коврами.

Самую старшую, Саиду, мать решила оставить при себе как наперсницу, и, обреченная на вечное девство, Саида парила матери пятки, варила телятину для капризничавшего отца, белила потолки, отделывала платки бахромой и холила бесчисленных племянников.

Арип с детства отдался во власть чисел. Так же, как и его отец, он был отравлен утопической мечтой о солнце и вторил великим планам великими грезами. Уже в средних классах проглатывал он логические задачи и подбирался к информационным системам, началам анализа и экономической кибернетике.

Отец скупал для сына все новые и новые книжки с формулами, мать закармливала курзешками с мясом, Саида душила горькими поцелуями, от которых он отбивался как мог, а мужья Фаиды, Наиды, Аиды, Забиды, Валиды дразнили «ученым» и заставляли отжиматься от пола сто раз за один подход.

Иногда Арип отвлекался от уравнений и поддавался дешевой мистике чисел, выискивая тайную цифру, связанную с его судьбой. Он разлагал слова на буквы, приписывал буквам порядковые номера на основании алфавита, а дальше складывал и умножал до бесконечности.

Так он вычислил, что «Дагестан» – это 69, шестерка, обратная самой себе. Если же сокращать 69 сложением цифр, то получится 15, а потом снова 6. Арип этому страшно радовался и принимался колдовать над собственным именем.

Для точности Арип вычислил модуль своего имени. Если бы горцы могли выговорить звук «ф», то Арип был бы не Арипом, а Арифом. Разложенный на цифры «Ариф» тоже оказывался могучей шестеркой – равновесием, гармонией, Соломоновой печатью, удачей, днями творения, двуполым числом Вселенной…

Шамиль вытаскивал Арипа из мира вычислений в мир потасовок, хлопушек, печеной за гаражами картошки и кроваво-синих драк, «махачей». В соседнем районе заправлял силач Сережа, которого окрестные юнцы, уважая за богатырскую мощь и смелость, звали Серажем. Сераж претендовал на первенство и в их с Шамилем районе. После нескольких страшных драк, на которые сбежались посмотреть две сотни мальчуганов, был заключен союз, и Сераж вошел в мирное сотрудничество с недругом.

Повзрослев и накачав бицепсы, они сообща крышевали кого-то за деньги, таскали рельсы с заброшенных железнодорожных путей и бегали на танцы. Вокруг Сеража собиралась ватага рабочей русской детворы, чьи бабушки и дедушки когда-то бежали в обильный Дагестан из голодающего Поволжья. Он выбивал у них из рук водочные бутылки и поучал:

– Берите пример с дагов. Они не пьют и качаются, а наши только бухают. Стариков уже хоронить некому!

Дружа с дагестанцами, Сераж состоял в фашистской ячейке и вел пропаганду оздоровления русской нации через подражание врагу, а в перерывах между политпросвещением и физподготовкой неплохо подрабатывал написанием заказных курсовых и дипломов. Потом, когда Арип уже учился в Москве, Сераж захаживал к нему на ночевку, чтобы наутро отправиться в грубой косоворотке к окраинным братьям-скинам.

Именно от Сеража Арип впервые услышал об ограждающем Вале, который, по мнению бритоголовых бунтарей-неучей, явится и спасет Россию. Тогда эти невежественные байки, передаваемые через крупного, мощного, иронизирующего вожака Сеража, казались нелепым вымыслом мятущейся гопоты, а теперь неожиданно обрели плоть и ясность.

На московском мехмате Арип изо всех сил догонял гениальных сокурсников, зачитывавших число «пи» по памяти до тысячной цифры, сведущих в вариационном исчислении, топологии и комплексных переменных лучше, чем в собственных родовых корнях. Сначала в университете, а потом на службе Арип вращался среди умниц и сумасшедших, живущих одной математикой, и никак не мог предположить, что мир, расколотый надвое, булькнет и лопнет, что фантазии бездумных Серажиных парней так быстро овеществятся.

Московские улицы заполнялись кровожадными толпами подростков, когда светловолосый Арип прорвался за городскую черту к дагестанским автобусам и помчался в перевернутый мир за Валом.

* * *

Площадь была уже совсем близко. Арип преодолел еще два поворота и понял, что сильно опоздал. Перед входом в осиротевший музей чернела груда искрошенной керамики. Несколько мужчин, бродивших по площади, прятали глаза, а один на вопрос Арипа тихо ответил: