– На кальвадос, на самогонку. Зимой вам презентую, пальчики оближете, в смысле языки проглотите.

На участок Дуни Харя вошел первым и остановился, пораженный картиной. Осенний сад. Под яблонями неровные круги осыпавшихся плодов. Под одними деревьями зеленоватые, под другим желтые, под третьими полосато-коричневые, и самые красивые – темно-розовые, похожие на елочные новогодние шары. На деревьях еще полно яблок. Налетел легкий ветерок, и яблоки принялись падать – не дождем, а по очереди, будто в какой-то игре. На ступеньках крыльца сидит девушка, положила подбородок на кисть согнутой руки. Смотрит на все это великолепие с обреченной жалостью.

Галя с тележкой уткнулся в Харю:

– Ты чего тормозишь?

Дуня оглянулась на голос, подняла голову и заулыбалась так, словно с небес в помощь ей спустились ангелы. Ангел был только один, шел третьим:

– Чего застряли?

– Я любуюсь, – ответил Харя, не отрывая взгляд от девушки.

– Харя любуется картиной без масла, – сообщил Ангелу Галя.

– Пусть любуется в движении!

Ангел и Галя споро нагружали тележки. Харя отвлекал Дуню и халтурил. Спрашивал про сорта яблок, говорил, что их названия и коллективное существование на ограниченной территории напоминают анекдот про остров, на котором оказались немец, француз и русский.

– Штрифель, Мельба и Антоновка, – рассмеялась Дуня.

– Немец, француженка и русская, – покачал головой Харя, – это уже другой жанр, вряд ли анекдотический.

Галя разогнулся, потянул ноющую спину. Яблоки приходилось кидать, захватывая по одному в каждую руку. Мешал живот. Попросить совковую лопату – выказать непочтение к фруктам.

– Дуня, – наклонялся из стороны в сторону Галя, – держите с ним ухо востро. У него трое детей.

– От последнего брака, – пропыхтел Ангел.

– Завистливо врут! Дунечка, я холост.

– Эй, холост, впрягайся в работу! – буркнул Галя.

Дуня, почувствовав неловкость, отошла к дальнему дереву и стала нагружать сумки. Харя потянулся за ней и принялся рассказывать, что в петровские времена картофель называли содомским яблоком, потом распробовали вкус корнеплодов и называли земляным яблоком. И вообще про яблоко много фразеологизмов, пословиц и поговорок. Яблоко раздора, Ньютоново яблоко, Адамово, глазное.

– Моя бабушка говорила: криво дерево, да яблочки сладки, – вспомнила Дуня. – А другой раз себе противоречила. С одной стороны: от хорошей яблоньки и яблочки хороши. С другой: не выросла еще та яблонька, чтоб черви не точили.

– На Руси сравнивали девушек с наливным яблочком. Дуня, у вас нет никаких червоточин, я уверен. Вы само совершенство!

– Максим Эдуардович, – мягко осадила его Дуня, – помните о детях от последнего брака, совсем малютки, наверное.

Он расхохотался:

– Простите! К старости я стал примитивен в галантной науке.

Харя ожидал, что девушка скажет, будто он вовсе не стар, а еще в полном соку.

Но Дуня посмотрела на него то ли с искренним, то ли наигранным сочувствием:

– Опять-таки народная мудрость: хорошее яблоко доктора стоит. Налегайте на яблоки.

Харя снова рассмеялся, но получилось ненатурально.

Ни Ангел с Галей, ни Дуня и Харя не увидели и не услышали, как по улице проехала машина. Дядя Саша и тетя Оля отметили-усмотрели. Тут не бывало проезжего транспорта, ведь тупик. Когда свои приезжали – заглядывали, здоровались, когда уезжали – прощались. Если к кому гости, тоже понятно. Машина, остановившаяся у забора Аллы Дмитриевны, никак не соответствовала статусу ее родных или гостей – старые «жигули»-семерка.

Дядя Саша счел нужным проверить обстановку. Через несколько минут он влетел на Дунин участок.

– Вы все тут! Хорошо! На Дмитриевну рэкетиры наехали. Кирюха, у тебя оружие есть. Нет? Плохо. Я за своей двустволкой побежал.

– Что это было? – спросил Харя, когда старик скрылся.

– Не знаю, – пожал плечами Ангел, – но проверить вроде как надо.

– Вроде как кому надо? – спросил Галя, который считал чужое вмешательство в личную жизнь верхом невоспитанности, то есть хамством.

– Оставайтесь здесь, – сказал Ангел, – я один схожу.

– Он один сходит, – потянулся за Ангелом Харя.

– Он у нас весь из себя самостоятельный, – третьим в цепочку пристроился Галя.

Дуню никто не звал, но она поплелась за мужчинами. Плохо представляла себе, в чем может быть полезной. Например, как свидетельница конфликта. Или санитарка, если кому-нибудь потребуется доврачебная помощь. Придет же такая глупость в голову! И еще она умеет отлично верещать.

Алла Дмитриевна не испугалась и не насторожилась, когда увидела на дорожке троих мужчин. Иногда приезжали гастарбайтеры, как правило, из среднеазиатских республик, спрашивали, есть ли работа. Правда, они не пересекали границу участка, сигналили у ворот. Из троих шагавших к ней мужчин только двое были неславянами, третий – типичный русак из породы скользких типов. Он швырнул окурок сигареты на клумбу, достал жвачку, развернул и положил в рот с нарочитой медлительностью.

– Ну? – Алла Дмитриевна поднялась и раздраженно уставилась на визитеров, сразу дав понять, что их манеры не приветствуются и здесь умеют говорить на понятном им языке, без любезностей.

– Выселяйтесь, гражданочка! – Скользкий тип жевал резинку с мерзким чмоканьем. – Дом и участок принадлежат новым хозяевам, – он кивнул в сторону азиатов.

– Бред! – сказала Алла Дмитриевна.

– Все по закону. По гуманным российским законам. – Он выдул из жвачки пузырь и схлопнул его.

Риелтор, покупавшая для них дачу, была надежной и проверенной, из тех, кому можно отдать собственную печень на хранение. Правда, она говорила, что в документах на собственность черт ногу сломит, дом переходил от одних владельцев к другим много раз. И все-таки дала добро на покупку. Ошиблась? Со всеми бывает. За свою ошибку риелтор у этих захватчиков печень вырвет и безо всякого хранения в помойку выбросит. Она дорожит репутацией. Не потому, что клиенты богатые, а просто дорожит честью, которую смолоду надо хранить.

Алла Дмитриевна задумалась, прокручивая в уме варианты. Скользкий тип расценил ее молчание как первый признак покорности.

– Еще кто в доме есть? – спросил он.

«Боится, что здесь есть мужики, – поняла Алла Дмитриевна. – Тогда он вел бы себя по-другому. Она тоже вела бы себя по-другому, не будь тут внука».

– Мотик, дяди сейчас уедут, – погладила она по голове внука, подбежавшего к ней, почувствовавшего неладное. – Они не хотят, чтобы за плохое поведение их очень и очень серьезно, – подчеркнула голосом, – наказали.

Алла Дмитриевна не блефовала и не боялась. Блефовать она не умела, и свое отбоялась в девяностые. Можно подвергнуться нападению собак и на всю жизнь бояться их укусов. А можно залечить раны и сказать себе: «Ни одна сука больше меня не тронет. Я научусь их отгонять». Алла Дмитриевна была из тех, кто умел противостоять дикой наглой силе. Она не прощала обид и, что еще важнее, всегда помнила добро.