Во-вторых, к порту его родного городка было приписано гидрографическое судно — его, Бориса Старикова, безраздельная собственность. Коммерсант попытался было приписать судно к Мурманску. Но кавторанг Мартьянов, с кем они решали этот вопрос, встал на дыбы и принялся объяснять, что весь экипаж его живет в том самом городке — не летать же им теперь на службу самолетом. Коммерсант тем не менее навел справки. Но когда ему назвали сумму, которую он должен будет выплатить еще и за это переоформление, махнул рукой и отказался от этой затеи. «Хрен с ними, — думал Стариков, — пусть судно остается там». Так он опять нарушил свой зарок и связался-таки с родным городком, который приносил ему одни несчастья. Однако в данном случае это диктовалось прямой необходимостью.

Как бы то ни было, лишний раз появляться на родине Борис Стариков не любил. Он давно уже поселился в Мурманске, столице российского Заполярья, устроился там с комфортом, оборудовал себе офис по всем требованиям евродизайна, купил лицензию на предпринимательскую деятельность. Офис был оборудован по всем правилам: там находились всяческая оргтехника, компьютер, принтеры, куча всякой деловой литературы и справочников. Борис Стариков едва имел понятие, для чего все это нужно, однако с важностью восседал посреди всего этого офисного великолепия. Для работы со всем этим в офисе существовала секретарша — высохшая дама лет сорока — Борис Стариков не искал интимных утех на рабочем месте. Зато в его офисе были удобное директорское кресло и большой письменный стол со множеством всяких принадлежностей и наворотов.

За этим письменным столом коммерсант и просиживал большую часть того времени, когда он оказывался в своем офисе, обсуждая кое-какие второстепенные дела по телефону со своими «коллегами», с удовольствием потягивая горячий кофе, что готовила ему мымра-секретарша, и время от времени рассеянно поглядывая в окно. Настоящие дела в бизнесе делались вдали от офиса, при личных встречах в самых крутых местах — сауне, на теннисном корте, на вечеринке.

Несмотря на то что появляться в родном городке Стариков не любил, один разок съездить туда все-таки пришлось. Надо же было осмотреть то самое гидрографическое судно, за списание которого он выложил такие сумасшедшие деньги — практически весь свой капитал — да еще залез во все возможные и невозможные долги. Отправляясь в городок, Стариков спросил кавторанга Мартьянова, будет ли там, на борту судна, этот дикий старлей по кличке Полундра, по милости которого он попал в больницу. Пряча насмешливую ухмылку, кавторанг стал уверять, что Полундры в тот день точно в городке не будет, он уехал в Мурманск заливать тоску-печаль. Так что Старикову совершенно нечего опасаться… Чуть заметную ироническую ухмылку видел Борис на лице кавторанга и впоследствии — взойдя на борт стоявшего у гражданского причала бывшего гидрографического судна ВМФ РФ. Мартьянов, как невесту на выданье, нахваливал свое судно, показывая его отсеки, расписывая назначение и возможности его оборудования, а под конец крепко, по-морскому пожал ему руку.

Злоба закипала в душе Старикова при мысли о нахальных искорках, мелькавших в глазах этого нищего моремана. Но ничего! По крайней мере, с тем диким старлеем он еще разберется. Мало того, что тот останется с носом, спускаясь в артпогреб, будет рисковать жизнью ради его, Бориса Старикова, благосостояния, а сам за свою работу получит жалкие гроши! Он еще так устроит, что Полундре придется отвечать по суду за самовольное проникновение на борт затонувшего судна, фактически на территорию другого государства, осквернение братской могилы, за которое морское право предполагает весьма суровые наказания. Стариков уже консультировался с юристами — и нашими, и американскими, — те уверили его, что это все вполне реально, надо только не скупиться. И он не поскупится, черт возьми! Разумеется, когда операция будет закончена и он станет богаче, чем все его американские родственники вместе взятые. Они в свое время отказались принять его в Америке, хотя он так просился туда. И тем не менее они все как один отказались послать ему приглашение. Ну ничего, этим он тоже еще покажет! Они еще двадцать раз пожалеют, что никогда не принимали его всерьез!

Все-таки этой старой дуре тетушке Фрэнки надо сказать спасибо — это она подсунула ему эту неплохую идею с затонувшим эсминцем. Тетушка Фрэнки имела репутацию человека не от мира сего, возможно, именно поэтому она пожалела своего далекого русского племянника. Тетушка Фрэнки была из тех, кто способен выпустить на свободу домовую мышь, попавшую в мышеловку. Видя, что в ее семье к Борьке все относятся презрительно, она решила помочь ему, выдав семейную тайну. На самом деле эта история не была никакой тайной, все про нее знали и несколько раз даже обсуждали в присутствии Бориса, но только никто никогда не принимал всерьез. Тетушка Фрэнки, конечно, сильно помогла ему. Например, сообщила много кое-каких деталей, которым в семье никто не придавал особенного значения. Конечно, все знали, что родной дедушка тетушки Фрэнки по имени Ричард О'Кейси служил на эсминце «Бостон» в чине лейтенанта, знали, что он был на судне во время его последнего похода и чудом спасся во время неожиданной атаки и молниеносной гибели корабля. О'Кейси уцелел просто потому, что в момент попадания торпеды оказался на юте — в самой дальней от взрыва части судна, поэтому и был единственным из всех, кто сумел выплыть из громадного водоворота, который образовался на месте погружения «Бостона» в морскую пучину. Его, единственного спасшегося из всего экипажа, подобрал шедший следом охотник, доставил домой, в Штаты. Потом О'Кейси много раз вызывали в морское ведомство, долго о чем-то допрашивали, после чего, как говорят, Ричард возвращался домой мрачный и подавленный. В конце концов его перестали вызывать на допросы, однако взяли с него клятву на Библии, что он не будет разглашать никогда и никому, при каких обстоятельствах погиб эсминец «Бостон» и где именно это произошло. Ричарду О'Кейси было очень легко выполнить эту клятву. Потому что после его возвращения домой и увольнения из ВМФ никто из его родных особенно не интересовался его героическим прошлым, не задавал вопросов — напротив, тут же делали скучающие глаза, едва дедушка Ричард пытался рассказать что-нибудь из своей морской жизни. Так поступали все, кроме его маленькой внучки Фрэнки, слушавшей рассказы старого моряка, раскрыв рот от восторга, и каждый раз требовавшей все новых и новых историй, потому что сразу запоминала старые и они ей были уже не так интересны. Впрочем, старый моряк и ей не рассказывал ничего о гибели эсминца «Бостон». Не рассказывал вплоть до самой последней, самой тяжелой своей болезни.

Чувствуя, что дни его сочтены, старый моряк, улучив момент, когда, кроме Фрэнки, никого в комнате умирающего не было, рассказал, как за мгновение до взрыва смотровой на марсе крикнул о приближающейся торпеде, однако отвернуть от нее эсминец уже не успел. И еще рассказывал, что это был необычный рейс, что однажды ночью — еще во время стоянки в Мурманске, — когда он стоял на вахте, к пришвартованному к пирсу эсминцу подкатила колонна из трех крытых грузовиков и на судно стали сгружать какие-то небольшие прямоугольные ящики. В тусклом свете огней Ричард определил, что стенки ящиков были металлические, скорее всего, цинковые, и, судя по тому, с каким усилием моряки затаскивали их на борт судна, очень тяжелые. Эти ящики сгрузили куда-то в самую глубину артпогреба, сразу после погрузки люк опечатали, а командир эсминца, собрав команду, потрясая пистолетом, объявил, что если кто посмеет забраться туда, в этот самый глубокий отсек артпогреба, то этого идиота он собственноручно расстреляет без суда и следствия. Впоследствии члены команды переговаривались между собой, что, похоже, их эсминец везет русское золото. Иначе тогда зачем такие предосторожности?