Первое из этих писем не могло произвести на такого человека, как Йорк, особого впечатления, но как лжеоправдательный документ военного характера, если бы прусское правительство захотело использовать его в переговорах с французским, оно имело большое значение.

Второе письмо должно было, по меньшей мере, снова пробудить в душе генерала Йорка все его озлобление, которое могло несколько ослабеть в последние дни под влиянием сознания собственной вины перед Макдональдом.

Когда автор вошел в комнату генерала Йорка, последний крикнул ему: «Отстаньте от меня, я больше не хочу иметь с вами никакого дела. Ваши проклятые казаки пропустили ко мне посланного от Макдональда, который привез мне приказ идти на Пиктупенен, чтобы с ним там соединиться. Теперь конец всем сомнениям: ваши войска не подходят, вы слишком слабы, я должен выступить и решительно отказываюсь от дальнейших переговоров, за которые могу поплатиться головой». Автор заявил, что он не собирается ему возражать, но просит его приказать, чтобы подали лампу, так как он должен показать ему кое-какие письма; а так как генерал Йорк, по-видимому, еще колебался, то автор прибавил: «Надеюсь, что ваше превосходительство не поставит меня в затруднительное положение, принудив меня уехать, не выполнив данного мне поручения». Тогда генерал Йорк велел принести огня и позвал из передней начальника штаба полковника Редера. Письма были прочитаны. После минутного раздумья генерал Йорк сказал: «Клаузевиц, вы — пруссак, полагаете ли вы, что письмо генерала д'Овре честно и что войска Витгенштейна действительно будут находиться 31-го в указанных пунктах? Можете ли вы дать мне честное слово, что это так будет?» Автор отвечал: «Я ручаюсь вашему превосходительству за честность письма; руководствуюсь я при этом тем, что я знаю о генерале д'Овре и о других лицах, входящих в состав главной квартиры Витгенштейна; но будет ли эта диспозиция выполнена, я поручиться не могу; ведь ваше превосходительство сами изволите знать, что на войне при всей доброй воле часто приходится оставаться позади той черты, которую сам себе наметил». Генерал помолчал еще несколько мгновений, погруженный в серьезное размышление. Затем, протянув автору руку, сказал: «Я ваш. Скажите генералу Дибичу, что завтра рано утром мы должны с ним переговорить на Пошерунской мельнице и что теперь я твердо решил порвать с французами и их делом». Условились, что встреча состоится в 8 часов утра. Покончив с этим, генерал Йорк сказал: «Я не намерен делать дело наполовину, я вам добуду еще и Массенбаха». Тут он велел позвать одного офицера из кавалерии Массенбаха, недавно перед этим прибывшего сюда. Прохаживаясь взад и вперед по комнате, он сказал приблизительно словами Валленштейна: «Что говорят в ваших полках?» Офицер тотчас стал изливать свой восторг по поводу мысли отделаться от союза с французами и заявил, что эти чувства разделяют решительно все в прусских частях. «Хорошо вам, молодым людям, так говорить, а ведь у меня, старика, голова шатается на плечах», — отвечал Йорк.

В самом радостном настроении духа автор поспешил вернуться в Вилькишкен, а на следующее утро он сопровождал генерала Дибича к Пошерунской мельнице, куда прибыл и генерал Йорк в сопровождении полковника фон Зейдлица. Кроме автора, генералу Дибичу сопутствовал один лишь граф Дона. Таким образом, при этих переговорах присутствовали одни лишь пруссаки по рождению.

Текст конвенции уже повсюду опубликован, поэтому ограничимся тем, что скажем, что она устанавливала нейтральность прусского корпуса, и ему отводилась в прусской Литве, близ русской границы, полоса земли, которая тоже объявлялась нейтральной. В случае, если бы один из двух монархов не утвердил конвенции, прусским войскам предоставлялся свободный проход по кратчайшему пути на родину; если неутверждение последовало бы со стороны прусского короля, то пруссаки обязывались в течение двух месяцев не принимать участия в военных действиях против русских.

Уже 26-го генерал Йорк отправил из с. Шелель находившегося при армии флигель-адъютанта короля майора графа фон Генкеля в Берлин, чтобы предварительно поставить короля в известность о создавшемся положении. Теперь он отправил в Берлин с текстом конвенции офицера Генерального штаба майора фон Тиле. Генерал Йорк закончил препроводительную бумагу следующими словами:

Генерал фон Массенбах находился с шестью батальонами и одним эскадроном в Тильзите; два других эскадрона располагались на дороге, ведущей в Инстербург, а семь находились при бригаде Башелю в окрестностях Рагнита. Генерал Йорк послал 30-го в Тильзит офицера и уведомил генерала фон Массенбаха о шаге, который он предпринял; при этом, чтобы избавить его от ответственности, он отдал ему определенный приказ: немедленно выступить из Тильзита и присоединиться к корпусу. Он переслал ему и письмо, в котором уведомлял маршала Макдональда о своем решении.

Генерал Массенбах без малейшего колебания выполнил приказ генерала Йорка. Сначала обстоятельства, казалось, чрезвычайно благоприятствовали этому, так как в Тильзите стояли только его 6 батальонов, а войска дивизии Гранжана размещались отдельно. Но в ночь с 30-го на 31-е, как раз когда он собирался выполнить полученный им приказ, в Тильзит случайно вступило несколько полков из дивизии Геделе, прибывших из Кенигсберга, а прибытие других полков, а также дивизии Гранжана, ожидалось в скором времени.

Генерал Массенбах полагал, что эта мера, быть может, направлена против него, и при таких условиях счел за лучшее не выступать ночью, а дождаться дня в расчете, что к тому времени подозрения рассеются. Это заключение едва ли являлось правильным; если бы французы уже ночью начали подозревать его, то подозрение не рассеялось бы и днем. Но, безусловно, днем было легче принять надлежащие меры, и единственно, чего надо было опасаться, — это того, чтобы к утру подозрения не превратились в уверенность. Однако дело обстояло совсем не так: войска были сосредоточены не для того, чтобы использовать их против Массенбаха, и последний мог спокойно переправиться 31-го в 8 часов утра через Неман и пойти навстречу русским.

Маршал Макдональд, уяснив себе наконец все эти происшествия из писем, которые генерал Йорк и генерал Массенбах ему написали и доставили уже, когда все было кончено, поступил в высшей степени благородно: он отпустил находившегося в прикомандировании к его штабу лейтенанта фон Корфа с его отрядом в 30 коней, которого Массенбаху не удалось захватить с собой, причем он обошелся с ним ласково и одарил как офицера, так и солдат.