– Значит, девочка жива и здорова?

– Жива и здорова! – воскликнул Фокстил. – Она лучшая, честнейшая девочка во владениях короля и в благословенных Штатах. На свете нет другой такой, как она, нет подобной ей. Да, она здорова; а характер у нее чудесный: она-то уж никогда не отвернется от старого друга; она остра, как иголка, и может видеть сквозь каменную стену. Да, с Клотильдой Фокстил надо быть осторожным. Ну а теперь выслушай мой рассказ.

И он передал рассказ, с которым Клотильда Фокстил явилась в Лондон, чтобы посоветоваться со своими родителями. Самюэль Джон Мак-Карти слушал, и щеки его становились все краснее и краснее, а черные глаза горели все ярче и ярче.

– Нечего и говорить, – вздохнул Фокстил, – что бедная девочка-ирландка не виновата так же, как моя Клотильда, и тут есть какой-то обман. Вот Клотильда и хочет выявить этот обман, для чего нам надо сложить клочки письма.

Мак-Карти ударил своей большой рукой по колену и сказал:

– Боже мой! Бедная маленькая девочка! Если надо спасти ее, то спасу я. Дайте мне сутки и эти клочки. И не будь я Самюэль Джон Мак-Карти, если я не сложу этого письма! Мне приходилось делать это несколько раз и удачно – надеюсь, что удастся и теперь.

– Нельзя терять ни минуты, – сказал Фокстил. – Пойдем ко мне. Увидишь своими глазами мою девочку, и она отдаст тебе ценные клочки.

Мак-Карти кивнул в знак согласия.

Для Мэри Купп осознание своей вины было особенно тяжело, потому что у нее не было даже возможности поговорить с подругой о своем тяжком грехе – Генриетта не знала истины и уверенно распространяла в школе свое дурное влияние: постепенно девочки, одна за другой, начинали считать Китти виновной. Сделать это было не очень трудно, потому что все обыкновенные девушки похожи на овец в стаде, повинующихся своему пастуху.

Мэри чувствовала себя очень несчастной. Она была в таком нервном состоянии! Как только она ложилась спать, перед ней являлось славное, благородное лицо Поля, а потом ей виделось печальное лицо Китти, так похожее на лицо Поля, – и в глазах обоих она читала упрек. Ей казалось также, что она поступила очень низко, порвав и зарыв письмо.

Клотильда Фокстил уехала в Лондон, и суд над Китти был отложен. Клотильду ожидали назад вечером, и на следующий день школьницы должны были высказать свои мнения.

В ночь, когда уехала Клотильда, Мэри не могла уснуть. Ночь была очень теплая для этого времени года. С юга надвигалась гроза: в окне уже мелькала молния, а вдали слышались раскаты грома. Мэри лежала в постели с широко раскрытыми глазами. Она никогда прежде не боялась грозы, теперь же ей было страшно, а еще она чувствовала себя одинокой. Сестры мирно спали рядом с ней. Мэри приподнялась на локте и взглянула в лицо Джени. Молния осветила личико девочки: на губах ее играла улыбка; очевидно, она была счастлива и ничего не боялась. Мэри обернулась и взглянула на Матильду – та была спокойна во сне. Мэри сильно беспокоилась, что хорошие вести от Поля могут вдруг смениться печальными. Она слышала однажды, как одна старая служанка говорила, что в чахотке больному становится гораздо легче перед смертью. Как последняя вспышка свечи, которая затем угасает. Мэри несказанно жалела, что в приливе трусости зарыла в землю письмо дорогого Поля. Как могла она расстаться с ним? Как могла выпустить из рук такую драгоценность?

И Мэри приняла решение. Она выйдет сейчас же из дома и пойдет в чащу. Она помнила место, где зарыла письмо. Надо вырвать кустик щавеля, собрать клочки бумаги и принести их домой. Она спрячет их между своими самыми драгоценными вещами и когда-нибудь склеит их. Она хочет сейчас же иметь их, иметь то, до чего дотрагивались его руки; она увидит обрывки слов, обращенных к ней. И тогда она снова будет счастлива.

Девочка соскользнула с постели, наскоро оделась, прокралась по спящему дому и вышла на воздух. Бедная Мэри была близка к тому состоянию, когда всякие правила имеют мало значения или вовсе не имеют его. Она побежала по лужайке. Гроза приближалась, но дождя еще не было, только горячий воздух дул ей в лицо. Поднявшийся легкий ветер гнал навстречу массу листьев. Она бежала все быстрее и быстрее. Как темно, как ужасно было в лесу! Лишь только Мэри вбежала в лес, она вспомнила: опасно быть там в грозу. Но она дошла до такого нервного возбуждения, что ничего уже не боялась, а хотела только во что бы то ни стало добыть клочки письма. Яркая молния осветила то место, где торчал кустик щавеля; она вырвала его, нагнулась и дрожащими руками стала искать клочки бумаги. Сверкнула новая молния, и стало ясно: маленькая могила, куда Мэри схоронила письмо, оказалась совершенно пустой. В ней не осталось ни клочка бумаги!

Раздался оглушительный удар грома; девочка в ужасе повернулась и побежала через лес к дому. Она промокла до нитки, прежде чем успела добраться до крыльца.

Мэри вошла в комнату, таща за собой плащ, с которого струилась вода. Сестры ее проснулись и сидели на постелях, бледные от ужаса.

– Мэри, Мэри! – вскрикнули они в один голос. – Где ты была?

– Не говорите об этом, – с трудом ответила девочка. – Было так жарко, что я не могла уснуть: мне необходимо было выйти на воздух… Я так несчастна.

– Ты промокла, насквозь промокла, – сказала Джени.

– О, Мэри, какая молния!

– Да, – едва выдохнула Мэри, – но это ничего не значит.

– Что ты хочешь сказать?

– Я говорю, что теперь ничего не значит, ничего не значит.

– Послушай, Мэри, не говори так, – сказала Матильда. – Знаешь, за последнее время ты стала такая странная, что я не узнаю тебя. Джени, встань с постели и достань сухую ночную рубашку для Мэри. Ты простудишься, и что будет тогда с тобой?

– Мне все равно. Совершенно все равно, – простонала Мэри.

Но Матильда и Джени оказались настойчивыми. Они заставили сестру надеть сухое белье, уложили ее в постель и укрыли. Она лежала и вся дрожала. Буря – одна из самых ужасных, разразившихся за многие годы над Мертон-Геблсом, – набирала силу.

Мэри продолжала стонать.

– Письмо… мое пропавшее письмо, – бормотала она.

Испуганные сестры думали, что она лишилась рассудка.

После дурно проведенной ночи Мэри выглядела очень плохо.

Клотильда не вернулась. Накануне от нее пришла телеграмма, в которой она сообщала, что остается в городе, и просила ничего не предпринимать по известному делу, пока она не вернется. Телеграмма была адресована Елизавете. Елизавета показала ее миссис Шервуд.

– Вы сами устраивайте все ваши дела, – сказала она. – Конечно, мне хотелось бы, чтобы Клотильда вернулась завтра – нельзя же нарушать жизнь школы из-за одной девочки. Но пока я спокойно ожидаю дальнейших событий. Елизавета, напиши Клотильде и скажи от себя, что ей следовало бы вернуться завтра.

Клотильда действительно вернулась на следующий день. Она приехала около двух часов. Большинство девочек нисколько не интересовались ее внезапным отъездом. Но Елизавета с трудом сдерживала волнение.