Подруги ожидали, что Китти примет участие в уроках. По желанию Елизаветы ей не позволили оставаться дольше в уединении. Есть люди, которые открыто выражают свое горе, и ирландка Китти принадлежала к их числу. Ее личико выражало сильную печаль и еще более сильное недоумение. Почему с ней обращаются так? Что могло случиться? Когда с ней заговаривали, она отвечала своим тихим, нежным голосом. Китти старалась быть ласковой со всеми и в особенности с Мэри Купп и Мэри Дов; она хотела знать, сочувствует ли ей Мэри Дов.

В тот день Китти задумчиво ходила вдоль пруда, а иногда, заглядывая в глубину светлых вод, смотрела на золотых рыбок, весело резвившихся между кувшинками. Золотые рыбки в Мертон-Геблсе славились, потому что были необычайно крупные и удивительно красивые.

– Вот кто счастлив! – произнесла Китти своим мягким голосом.

Внезапно она обернулась. Рядом с ней оказалась Мэри Дов.

– Ты говоришь о золотых рыбках, Китти? – спросила она, подходя еще ближе.

– Да. Они так красивы. Мне хотелось бы быть рыбкой.

– О, Китти, ты хочешь быть рыбкой!

– Это кажется глупым, не правда ли? – засмеялась Китти. – Я не должна была так говорить. Я так рада, что ты все-таки разговариваешь со мной.

– Почему бы мне не говорить с тобой?

Китти улыбнулась:

– Думаю, что вообще девочки в школе очень милы. Все говорили со мной, как будто… как будто ничего не случилось. А ведь они, наверное, считают меня виноватой, Мэри?

– Может быть, мне не следует говорить с тобой об этом, – покачала головой Мэри. Сначала она сильно покраснела, потом побледнела.

– Может быть, не следует. Я жалею, что упомянула это. Я начинаю немного привыкать. Теперь уже все не так страшно. Главное – моя уверенность: я знаю, что не виновата, хотя все считают меня виноватой.

Китти отвернулась. Она слегка дрожала. Мэри молчала, но боялась, что Китти услышит, как бьется ее сердце.

– Так как ты здесь, я хочу спросить тебя о сестрах Купп, – сказала Китти после минутного молчания. – Что они, Мэри и другие сестры? Есть какие-нибудь известия о Поле?

– Да, вчера вечером пришло письмо от Поля. Ему настолько лучше, что он мог написать сам. Он писал Мэри. Мэри – его большой друг.

– Я знаю, – сказала Китти. – Она часто рассказывала мне о нем. Она любит его, как я Джека.

– Ну это не то. Джек тебе не родной брат.

– Он мне все равно что родной брат, – подчеркнула Китти. – Но я не должна думать о нем теперь.

– Почему?

– Потому что я могу расплакаться, а я не хочу этого, – объяснила Китти. – Скажи мне, что написано в письме.

– Не знаю. Мэри никому не показала его.

– Должно быть, она была очень рада, что получила.

– Да, без сомнения.

– Не думаю, чтобы она стала говорить со мной, – продолжала Китти. – Елизавета уверяет, что я должна занять свое место в школе и продолжать делать все, как прежде, пока не прояснится мое дело, поэтому я, конечно, увижу Мэри Купп. Но сделай мне большую услугу, Мэри.

– Сде… сделаю, – запинаясь, проговорила Мэри.

– Вот что. Скажи девочкам, чтобы… чтобы они не говорили со мной, если им не хочется. Скажи им, что я нисколько не буду сердиться, если они не станут разговаривать со мной, – я все пойму. Ты скажешь им?

– Да, скажу. Я скажу им.

– И Мэри Купп скажи, что я рада за Поля. Этому может радоваться даже девочка, которую она считает виновной в таком тяжком преступлении. Одного я не понимаю про Мэри.

– Чего?

– Она говорит, что видела, как я писала письмо. Не могу себе представить, как она могла видеть это, когда я не писала письма. Но если она действительно видела, как думает, то почему она не остановила меня?

– Не говори больше, – сказала Мэри Дов. – Все это так ужасно с начала до конца.

– Да, да! – согласилась Китти. – Мне не следует больше говорить, Мэри, не то я не выдержу.

Она быстро убежала, вошла в оранжерею, закрыла лицо руками и рыдала несколько минут. Две-три девочки прошли мимо и заметили Китти. Она сидела, скорчившись, бросив руку на спинку стула и уткнувшись головой в нее. Прекрасные черные кудрявые волосы закрывали ее личико. Ее поза выражала полное отчаяние.

– Право, это терзает душу, – сказала одна из девочек, – а Китти – наша королева мая! Ведь она должна была бы придумывать нам каждый день новые развлечения. Но сама страдает. Это просто невыносимо.

Девочка прошла, оживленно разговаривая со своей подругой.

– Я вполне уверена, что наша маленькая Китти не виновата, – сказала Дельфина фон Шторм.

– Это и мое мнение, – подтвердила ее сестра Маргарита.

– О чем вы говорите? – спросила, подбегая, третья сестра фон Шторм, Альвина.

– К чему ты спрашиваешь?! – воскликнула Маргарита. – Понятно, мы говорим о Китти О’Донован.

– Это очень печальная история, – сказала Альвина. – Видели ли вы ее в оранжерее? Она не заметила, что за ней наблюдают. Она так съежилась, как будто хотела спрятаться ото всех. Бедная овечка! Я думаю, что она не могла бы ничего лучше придумать в свою пользу, как сидеть в оранжерее, отвернув лицо, и издавать по временам рыдания, выходящие из глубины души. Она так принимает к сердцу свое унижение, так потрясена.

– Вот именно, – кивнула Дельфина. – Не будь Генриетты, произошел бы переворот в пользу Китти.

Обед только что закончился. Елизавета стояла на лестнице. Клотильда легко выпрыгнула из автомобиля, подошла к подруге и заговорила с ней. Она чувствовала, что нужно быть осторожной: никто не должен был догадываться, что она ездила в Лондон ради Китти. Мэри Купп стояла вблизи, вытирая слезы после разговора с Мэри Дов.

– Надеюсь, что ты хорошо провела время? – спросила Мэри Дов, обращаясь к Клотильде.

– Да. Очень хорошо. Ведь всегда приятно видеть папу, когда он приезжает из-за океана. Я больше года не видела его. Могу сказать, что мы славно повеселились. Вчера вечером мы были в театре, и моя мама будто снова стала юной девушкой. Джемс Томас Фокстил сказал ей: «Ты так же молода, как твоя дочь». Мама, право, так же молода.

Девочки рассмеялись. Этого и хотела Клотильда. Она не желала, чтобы кто-нибудь, кроме Елизаветы, знал истинную причину ее поездки в Лондон.

Наконец она поднялась в комнату Елизаветы.

– Позволь мне прилечь на твою постель, – попросила Клотильда. – Подобного рода поездки меня утомляют.

– Расскажи мне свои новости, как только отдохнешь, Кло, – нежно сказала Елизавета.

– Вот в том-то и дело. У меня нет никаких новостей. Я хотела вернуться вчера вечером, но папа сказал, что это безумие; поэтому я осталась, так как мне было дано разрешение поступать, как я найду нужным. Потом пришло твое письмо, и я поторопилась приехать как можно скорее. Нет сомнения, что скоро будут новости, хотя я надеялась сама привезти их.