Возможно, ее деспотичный отец заставил бросить работу в приюте, посадил под замок, а она не смогла уведомить меня. Звонила на работу, но я тем временем ждал у приюта? Или же она заболела и сейчас дома терзается, почему не могу найти ее, раз у меня были рабочие данные адреса. Я клял себя за невнимательность. Но был готов на любые упреки и поиски, лишь бы с Павой ничего не случилось. Если… нет – об этом даже думать не мог. С ней всё в порядке, просто мы затерялись в большом городе. Я найду ее. Сектанты не похищают своих жертв и не держат у себя. Я напоминал себе об этом снова и снова. Они убивали быстро и жестоко. Порой человека даже не успевали объявить в розыск, а изуродованный труп уже тут как тут.

Поэтому я вытеснял все тревожные мысли, погрузившись в расследование с головой, а в выходные бегал по адресам, сжав под мышкой свернутые карты города. Так прошло две недели. Конечно, по ночам я пытался спать, но то и дело просыпался от кошмаров. Даже и не знаю, что было лучше. Первые три дня без сна в тревоге и страхе – или же эти две недели, которые превратились (страшно сказать) в рутину.

Человек привыкает ко всему. К волнению и беспокойству за любимых. К боли и напряжению. Но хуже всего – неизвестность. К этому привыкнуть никак не удается. Но шли дни, новых жертв не было, и ужас притупился. Я всё больше думал, не оставили ли меня в дураках.

Быть может, я ей надоел и она не знала, как объясниться? Боялась, что я, точно как ее отец, устрою безобразную сцену? Как узнать, что с Павой всё в порядке, чтобы не вздрагивать от ужасных видений ее растерзанного тела по ночам? Сколько понадобится времени, чтобы обойти все адреса в Столице? Я не знал.

Но узнать предстояло.

На исходе третьей недели поисков я уже по привычке обходил адреса в самом удаленном от участка районе города. Время близилось к девяти вечера, и я решил, что пора прекращать стучаться в чужие квартиры. Слишком поздно для служебного визита, коим я прикрывался каждый раз. Покинув дом, где мне в очередной раз не повезло, я слепо шел вперед, погрузившись в мысли о Паве. Я задумался так крепко, что чуть не врезался в фонарный столб, который, казалось, просто вынырнул навстречу. Успел увернуться в самый последний момент и остановился. Нет, так дальше не может продолжаться. Я почти не спал, плохо ел и совсем сдал за этот месяц. Но осталось не так уж много адресов – всего один район. И моя надежда найти Паву еще тлела. Внутренний голос, который я всеми силами старался заглушить, тихо говорил, что с ней, скорее всего, всё в порядке. Она просто ушла. Но мириться с этим не хотело сердце, хоть разум и призывал к здравомыслию.

Внезапно кончились силы, и я привалился к злосчастному фонарному столбу. Это надо прекращать. Достав папиросу, я прикурил и глубоко затянулся, пытаясь прийти в себя. Нужно отправиться домой и хорошенько выспаться перед дежурством. Так будет лучше всего. На улице было тихо и практически безлюдно, поэтому нежный напевный голос, который раздался где-то вдали, я услышал очень хорошо. Сердце остановилось, замерло на секунду, после чего пустилось галопом. Казалось, грудная клетка взорвется. Ну приехали! Теперь у меня галлюцинации от недосыпа и нервного перенапряжения?

Но пение послышалось снова. И снова. И снова. Никакого сомнения: это не мираж, это – на самом деле. Следующие несколько минут я бессмысленно метался между домами, пытаясь выйти на голос. Где же она? Где?!

Наконец, запыхавшись от бега из стороны в сторону, я едва не проскочил двор-колодец. Пение раздавалось именно оттуда – никаких сомнений. Я было рванул через арку, надежда увидеть любимое лицо билась в такт обезумевшему сердцу. Но тут к девичьему пению присоединился еще один звук. Я будто на стену налетел. Мир замер для меня. Мужской смех.

На ватных ногах я отошел к одной из стен арки, меня словно оглушили, но если бы. Я слышал, как они смеются, и смеются, и смеются. Повинуясь рефлексам, которые привила работа, я прокрался ко входу во двор, оставаясь в тени арки. Что, интересно, я полагал увидеть? Всё и так было ясно.

Она напевала и кружилась в объятиях чужого мужчины. Бодра и весела. Они были одни во дворе, и я понял, что кто-то из них живет здесь, потому что никто не заходит в чужой двор, чтобы потанцевать. А Пава тем временем продолжала вполголоса напевать песенку, кружась вокруг смеющегося парня. У нее была другая стрижка и совсем непривычная мне одежда. Волосы стали короче и развевались вокруг лица. Юбка – не короткая, как в танцевальном классе, но и не длинная – струилась вокруг стройных ног. Пава смеялась открыто, забрасывая голову, – даже призывно, я бы сказал. Я никогда не видел ее такой. Это была чужая Пава. Но это была она.

И тут они остановились, склонили головы друг к другу и поцеловались. Не то чтобы уж очень страстно, но мое несчастное сердце разбилось на части. Я сделал шаг назад, утопая в проеме двери в парадную. Мне хотелось кричать. И ударить. Это была новая, ни с чем не сравнимая боль. Я думал, что еще больше боли просто невозможно вынести, пока не услышал слова, произнесенные тихим девичьим голосом:

– Хочу познакомить тебя со своими родителями…

Не знал, что душа может так болеть. Оглушенный, растерянный, страдающий, я прослушал продолжение разговора. И когда две фигуры направились в сторону арки, лишь хорошая подготовка тела помогла глубже вжаться в проем, ниже надвинув шляпу. Но они легко пробежали мимо, даже не заметив меня.

И вот тут мной овладела ярость. Чистая и незамутненная, граничащая с ненавистью. Я удивлялся сам себе. Да, мое умение любить сильно поражало меня самого, но эта сила ненависти и злости уже граничила с помешательством. Моя разумная часть убеждала оставить всё как есть. Разве я не убедился, что она в порядке? Но другая, гораздо бо́льшая и мощная часть меня требовала новых доказательств. И я тихо пошел следом.

Очевидно, во дворе-колодце жил парень. А сейчас она вела его туда, где живет со своей строгой религиозной семьей. Мне бы остановиться и подумать, почему на ужин с родителями приглашают спонтанно и в десятом часу, но ревность и злость за́стили глаза. И я просто следовал за парочкой, скрежеща зубами и сжимая кулаки от ярости каждый раз, как они останавливались обняться или обменяться поцелуями. Не знаю, кого я ненавидел в этот момент больше. Ее или самого себя.

Мы уже на окраине города. Я был обескуражен: неужели Пава живет в столь неблагополучном районе? Здесь даже храма поблизости нет, а она говорила, что дом недалеко от прихода. Всё ложь. Все эти месяцы всё было одной бесконечной ложью, не иначе! Злость снова затопила меня, и я чуть не пропустил, как парочка свернула за последний дом на окраине.

Я остановился. Дальше был большой пустырь и заброшенные строения. Здесь планировали построить спальный район с очень высокими домами, каких в Столице еще не было, но потом не сложилось, и правительство прекратило выделять средства на проект. Место стало пристанищем бездомных, преступников и других неблагонадежных… граждан. Мне приходилось бывать здесь. Но что в заброшенном районе делают Пава и этот юнец?

Я нерешительно замер в тени последнего жилого дома на окраине. Внутри шевельнулась тревога. Две фигуры продолжали двигаться по пустырю в том же темпе, что и прежде по улицам города. Я удивился, что парень не выказывал никакого беспокойства. Он всё так же счастливо смеялся и периодически останавливал Паву, чтобы обнять и поцеловать. Будто они всё еще во дворе его дома и не происходит ничего странного. Пава же нетерпеливо тянула его вперед, словно торопилась.