Алексу я об этом не говорила, не хотела расстраивать. Так только, в общих чертах объяснила, какая в доме обстановка. Он очень за меня переживает.

— Возьми, — с опаской поднимаю глаза. Алекс кивает и сразу принимает вызов.

— Слушаю, — он разговаривает, а у меня коленки трясутся.

Последний месяц я очень счастлива и очень боюсь, что маленькое счастье выскользнет из рук. Мне нравится открытость Алекса. Нам так легко вместе, что иногда я делюсь с ним тем, чем не могу с Катькой. — Хорошо, я подъеду через час, — заканчивает разговор.

Я вся напрягаюсь.

— Отец меня ждет в салоне через час, хочет поговорить, — целует меня в висок.

— Наверное, в Макдональдс мы пойдем завтра, если ты не против, — треплет меня за щеки.

— Ай, — дуюсь. Ненавижу, когда он так делает. — Только мы можем вместе пойти, — предлагаю.

— Нет, я пойду один. Ден, — поворачивается к другу, — ты же отвезешь девушек домой?

— Естественно! — хмыкает. — Как я могу оставить мерзнуть таких красавиц, — делает шаг к Катьке, она сразу его останавливает рукой.

— Поехали, Казанова, — фыркает. Иногда у меня складывается впечатление, что им нравится такое общение.

Идем к машине. Катька с Деном садятся сразу. А мы остаемся на улице.

Обнимаю Алекса за талию и дышу. Просто дышу его запахом, смешанным с парфюмом. Тяжесть в груди растет, и даже ощущаю, как слезы щиплют глаза.

Почему мне больно?

— Детка, не волнуйся, я тебе перезвоню после разговора, — нежно целует, аккуратно, трепетно и не как всегда. Я даже объяснить не могу, но от такого поцелуя хочется только плакать.

Почему мне больно?!

60

Стою в пробке и печатаю моей девочке сообщение. Смеюсь про себя и еще раз убеждаюсь, что отец очень тяжелый человек. Я не держу на него зла, понимаю, это характер, у меня он тоже не подарок, только он не умеет признавать свои ошибки. Я, например, ненавижу проигрывать, но в целом больше похож на мать. Это я понял, когда начал встречаться с Милой.

Раньше себе не представлял, как можно отказываться от крутых тусовок и компаний, чтобы просто побыть со своей девушкой. Она как будто грудь подожгла. И каждый поцелуй, прикосновение — как дровишки в топку. Сердце тогда спокойное, и дышится на полную грудь. Она мой наркотик и лекарство, вот только… Впрочем, я ждал, что отец позвонит.

В первую неделю после ухода из дома он со мной не разговаривал на работе. Делал вид, что меня не существует. Я знал, что Марина хотела уйти, мне Мила рассказывала. Аккуратно так, чтобы не обидеть. Я своего отца знаю, поэтому трезво оценил ситуацию.

В конце первой недели спросил, опомнился ли я, на что я не ответил. Проигнорировал.

На следующий день он меня уволил. Сказал, что есть работник на полную ставку и мои услуги больше не требуется.

Хотел оставить и без денег, но я уже на второй день нашел работу в другой автомастерской.

«Мы уже дома».

Прилетает ответка. Улыбаюсь, как идиот, медленно продвигаясь вперед. Машина Кира вот уже как месяц у меня. Он и так не пользуется, не любит он тачки. Душа больше лежит к байкам. В универ я вожу, а тренировки у него через дорогу. Вот и весь его маршрут.

К автомастерской приезжаю почти впритык и сразу поднимаюсь на второй этаж к отцу.

— Я думал, ты не придешь, — откладывает все документы. Мы не виделись больше трех недель, и мне кажется, что в нем что-то изменилось.

Или я хочу так думать.

— Почему я должен не прийти? — я не боюсь ему в глаза посмотреть. Ничего плохого или противозаконного не сделал. Просто влюбился. Я знаю, сколько мой крошке лет, все понимаю.

— Потому что натворил глупостей.

На подкол не отвечаю. Сажусь на небольшой диван, сначала расстегнув куртку.

Отец присоединяется ко мне.

— Мы с Мариной долго говорили, и я даже был готов разрешить вам жить под одной крышей, но вчера, — отец мнется, а меня как раскаленным железом кто-то по вискам молотит, — вчера Марина узнала, что беременна. Уже шесть недель. И в первую очередь мы решили сказать тебе. Мила очень чувствительная девочка, поэтому Марина пока боится.

Меня кипятком обливают. В следующую секунду я опять в холодном и мокром снегу, и так по кругу. Слов нет. Эмоции искрятся. Грудь скручивает от боли, и все, что я хочу, — перемотать пленку назад. Не слышать всего этого. Забрать свою девочку, как мы и мечтали, и поехать как можно дальше. Только вдвоем.

— Я понимаю твои чувства, — отец что-то говорит, но я уже ничего не понимаю. Чувствую, как горю, плавлюсь, как сводит скулы от напряжения и понимания, что мы должны все прекратить.

— В воскресенье мы скажем Миле, приходи и ты. Думаю, вам надо спокойно расстаться.

Поднимаю затуманенный взгляд на отца и не верю. Знаю, что он не врет, никогда не врал, но не верю.

— Я подумаю, — не приду. Уже знаю, что не приду.

Прощаюсь с отцом и сбегаю вниз. В голове бардак. В горле кто-то соли насыпал. Из груди рвется громкий рык отчаяния.

Как доезжаю до холма — не знаю. Я ничего перед собой не вижу. Только кляну все на белом свете за свое везение.

Снег летит мне прямо в лицо, а я как летом сижу на капоте и смотрю на город. Сумерки уже покрывают землю, смешиваясь с туманом и густым снегом.

Наверное, холодно, может быть даже мороз есть, но я не чувствую. Внутренности горят от принятия реальности.

Казалось бы, что такого? Можно же другую найти. Можно. Можно обмануть других, но не себя. Я пытался. Пытался после смерти мамы обманывать — получилось. Только, как я себя чувствовал на самом деле, никто не понимал.

Она поняла. Словно вселила в меня жизнь и заставила все переосмыслить.

А что теперь? Как теперь быть? Я же не смогу быть рядом и делать вид, что все хорошо. Не смогу… И потом, мы же не сможем постоянно только целоваться.

Мысли рвут на части.

Телефон в сотый раз взрывается сообщением, а я даже не могу себя заставить открыть. Просто выбрасываю гаджет, завожу мотор и еду на свою квартиру.

Тут только голые стены и все, буквально все напоминает о ней.

Обои, которые мы вместе клеили. Ламинат, который три раза ездили выбирать, и сам воздух пропитан ее духами.

Со злости открываю окно настежь. Не могу! Черт, не могу сдержать боль в себе. Сжимаю кулаки до белых косточек, замахиваюсь, но за миллиметр от стенки торможу. Протягиваю