– Боитесь, что он на вас рухнет?

– Я же говорил, что мне нужен шлем.

Мы прошли в центральный неф. В прохладном полупустом храме царил полумрак. Мы сели на скамью ближе к алтарю.

– Не исключено, что объявится Билл, – предупредила Сьюзан. – Вчера вечером я с ним разговаривала.

– Вряд ли он был доволен, что вы явились домой после полуночи.

– Билл не из ревнивых. Да и причин для ревности нет, – возразила она. – А если покажется недружелюбным, так это его обычная манера.

– В таком случае почему бы мне не отправиться в гостиницу сразу после службы?

– Тсс... начинается.

Расстроенно скрипнул орган, и в приделе появилась процессия: священник и алтарные служки, все были вьетнамцами, и только человек с крестом – еврей. Забавно, если вдуматься.

Служба началась. Английский преподобного отца Туана оказался еще тем, и я решил, что французский понял бы лучше. Гимны исполнялись по-английски, и я обнаружил, что у Сьюзан красивый голос. Сам я безбожно фальшивил, хотя, подвыпив, неплохо вытягиваю "Розу Трали[35]".

Проповедь была посвящена грехам плоти и соблазнам большого города. Потом говорилось о нищих девушках, которые продают свое тело. И так далее в том же роде. Священник подчеркнул, что без грешников не существовало бы и греха: ни опиума, ни проституции, ни азартных игр, ни порнографии, ни массажных салонов.

Мне казалось, что он все время смотрит на меня. И возникло чувство, будто я герой из романа Грэма Грина[36]: потею в Богом забытой тропической стране от католического сознания вины по поводу любовного проступка, который на поверку оказался полной ерундой.

Служба продолжалась час пять минут, хотя я и не засекал по часам.

Снова скрипнул орган, и процессия направилась обратным путем. Я вышел в центральный проход и где-то потерял Сьюзан. И пока ждал ее у мотоцикла, ощутил, что рад, побывав в храме.

Оказывается, она задержалась у лестницы и болтала с прихожанами, среди которых был и отец Туан.

Видимо, было нечто в этом бегстве с родины. Я имею в виду не в Лондон, не в Париж и не в Рим – это чепуха. А в такое затраханное место, где ты на шесть дюймов выше всех остальных и на десять оттенков светлее – торчишь, словно нарывающий большой палец. И еще лучше, если этот нарывающий палец попадется на глаза властям. Здесь все бледнолицые и не раскосые – твои друзья. Вы собираетесь на коктейли и костерите страну. А дома тебя считают крутым и втайне завидуют. Ты справляешь американские праздники, которые на родине всего лишь три выходных и распродажа в ближайшем супермаркете. Ты даже ходишь голосовать по спискам живущих за рубежом.

Конечно, были и другие типы экспатриантов – люди, ненавидящие свои страны или бежавшие от кого-то или чего-то. Или убегающие от самих себя.

Сьюзан, по собственному признанию, принадлежала к тем, кто считает: жить хорошо там, где американец выделяется из остальных, в то время как родным и близким дома приходится судить о ее успехе по совершенно иным, доселе неизвестным меркам.

Впрочем, во мне не так много цинизма и склонности к анализу, чтобы судить Сьюзан, тем более что она казалась вполне разумной, чтобы понимать, что делала.

Она подошла ко мне в сопровождении мужчины примерно ее возраста. На нем был легкий спортивный тропический пиджак, и сам он недурно смотрелся – высокий, худощавый, с соломенными волосами. Типичный выпускник Принстона. Не иначе Билл.

– Иол, это мой друг Билл Стенли. Билл, это Пол Бреннер, – познакомила нас Сьюзан.

Мы пожали друг другу руки, но ни один из нас не проронил ни слова. И Сьюзан пришлось взять инициативу на себя:

– Пол был здесь в шестьдесят восьмом. И еще... когда?

– В семьдесят втором.

– Тогда здесь, должно быть, было совсем по-другому, – продолжала она.

– Да.

Сьюзан повернулась ко мне.

– Я как раз рассказывала Биллу, что у вас возникли проблемы в аэропорту.

Я промолчал. Она повернулась к Биллу:

– Джим Чепмен, наверное, уже здесь. Попробую позвонить ему домой. – А мне объяснила: – Джим Чепмен в составе нашей новой консульской миссии. Друг Билла.

Билл не удосужился ответить. И я тоже. Разговор явно не клеился. И я предложил:

– Думаю, мне стоит вернуться в гостиницу. Наведу справки оттуда. Спасибо, что сопровождали меня в собор. Не люблю пропускать службу во время путешествий, – и ушел.

У меня хорошее топографическое чутье, и через пятнадцать минут я был на улице Лелой перед отелем. Причем вспотел намного меньше, чем вчера. Видимо, акклиматизировался. В это время на боковой дорожке раздался звук мотоциклетного двигателя и госпожа Уэбер затормозила рядом со мной.

– Садитесь.

– Но, Сьюзан...

– Садитесь!

Я сел. Она газанула и перескочила на улицу через бордюр. Мы неслись вперед, и она то и дело совершала неожиданные повороты.

– Люблю наддать в воскресенье, когда дороги пустые!

На мой взгляд, дороги были очень даже загруженными.

Сьюзан достала из сумочки на заднице мобильник и передала мне.

– Дайте обратно, если он зазвонит или завибрирует. У него есть вибратор.

Я только что вышел из храма, поэтому воздержался от сочного замечания – просто положил телефон в карман.

Аппарат зазвенел и затрясся, и я подал его ей. Сьюзан приложила телефон к уху и держала левой рукой, а правой управляла ручкой газа. Если бы потребовалось срочно остановиться, она бы не сумела воспользоваться передним тормозом. Но это как будто не беспокоило ни ее, ни других наездников с мобильными телефонами.

Судя по всему, она говорила с Биллом или, точнее, слушала Билла, потому что сама почти ничего не произносила. Наконец громко сказала:

– Я почти ничего не слышу. Вечером перезвоню. – Замолчала и добавила: – Когда – не знаю. – Нажала на кнопку разъединения и протянула аппарат мне. – Отвечайте вы, если опять зазвонит.

Я снова опустил телефон-трясун в карман рубашки. Сьюзан продолжала закладывать смертельные виражи – явно снимала раздражение на Билла. Но я-то на Билла не злился и не видел причины, почему я должен быть размазан по мостовой.

– Сьюзан, потише!

– Без советов с заднего седла!

Впереди на круговой развязке стоял полицейский. При нашем приближении он махнул рукой. Но Сьюзан и не подумала остановиться и вильнула в сторону. Я оглянулся – полицейский потирал ладонь.

– Вы чуть не переехали копа!