У продавца мороженого на трехколесной тележке я купил бутылку лимонада «Синалко» и объехал вокруг парковки. Пронизанная корнями тропинка вела к малому озеру, до которого на машине уже было не проехать. Оно наполовину заросло камышом, там можно было спокойно отдохнуть, и когда я вышел на просвет, на меня прыгнул Зорро. Он был весь мокрый и скулил от удовольствия, задняя левая нога, как всегда, подогнута. Я прислонил велосипед к сосне и потрепал его по загривку. Марондесы стояли по брюхо в воде, на надувном матрасе между ними лежал всякий мусор: мятая кастрюля, продырявленный совок лопаты, консервные банки и руль от велосипеда. Я помахал им, снял с багажника подстилку и пошел к берегу, где лежал совершенно голый Толстый. Он листал журнал с картинками и никак не ответил на мое приветствие, даже не обернулся. Только шмыгнул носом.

– Эй, Юли.

Карл сел на корточки, вода доходила ему до подбородка. Я расправил подстилку. Он поднял старый, весь обвешанный мхом утюг.

– Проваливай, Юли, на дворе не июль, а август!

– Очень остроумно…

Я разделся, сложил одежду, положил ее под голову и раскрыл взятую с собой книжку – «Кожаный чулок». Зорро лег рядом со мной на траву. От него, как и от озера, пахло гнилью.

Толстый посмотрел на меня.

– Это еще что такое. Тут так лежать нельзя. Это пляж для нудистов.

– Правда? – Я пялился в книгу, но не мог прочесть ни строчки. – С каких это пор?

– Всегда так было. Или ты на ком-нибудь видишь плавки?

Я показал на собаку, облепленную ряской, но Толстый даже не ухмыльнулся. Чесал свою мошонку. Франц с Карлом вытащили на берег матрац. И они были голые, только сильно волосатые. Весь собранный на дне хлам они выкинули в кусты, а Толстый защелкал пальцами.

– Идите сюда, гляньте на этого типа. Правда, в этих лоснящихся плавках он похож на голубого?

Они оценивающе посмотрели на меня. От самодельной татуировки – пронзенное молнией сердце – левая рука Карла была еще довольно распухшей, а Франц, вытерев руки о задницу, приближался ко мне. Он немного косил, а когда встал надо мной, то с него на книгу, на обертку из газеты, закапала вода.

– Эй, – я отодвинулся в сторону, – поосторожней!

Но он тряхнул надо мной волосами и поболтал членом, а его брат приблизился ко мне с полной горстью ряски. Я вскочил. А Толстый продолжал листать журнал.

– Значит, или ты снимаешь плавки, или проваливаешь отсюда. Мы вычистили здесь весь берег и поэтому решаем, кому здесь и как купаться.

Я ничего не сказал. Сгреб свои вещи, а Карл растер зеленую массу по шерсти Зорро, тому это очень понравилось. Он радостно запрыгал. По идущей вокруг озера тропинке я перебрался на другое место, откуда тоже можно было спокойно дойти до воды, не продираясь сквозь камыши. В траве там была низина, и когда я улегся в нее, я видел лишь небо и усыпанные шишками макушки деревьев. И, хотя ветра вроде и не было, они слегка раскачивались.

Я пил маленькими глотками лимонад и понемногу почитывал книжку. Кроме случайного смеха да плеска воды ничего не слышал. Один раз кто-то громко издал неприличный звук. Я лежал в полудреме с книгой на груди. Солнце уже садилось, а все тело чесалось от комариных укусов. Большинство из них, сам того не замечая, я разодрал до крови, но когда комариное гудение и звон в ушах заглушили даже отдаленный гомон купающихся на большом озере, я сел. Газетная обертка сползла с книги, и переплет песочного цвета оказался светлее в том месте, где его прикрывала реклама корма для мелких домашних животных. Напечатанная темной краской морская свинка не пропустила солнце.

Когда я спустился к воде, на пляже для нудистов никого не было. И Зорро тоже не было видно. Там, где лежал Толстый, трава была еще примята, рядом валялась смятая пачка сигарет и обгорелые спички. Чтобы лучше видеть, я приложил ладонь к глазам «козырьком». Но сомнений не оставалось: велосипед исчез.

Я собрал свои вещи, рванул через папоротник, звал Толстого. Но среди деревьев никого не было. Во мху валялся моток проволоки, дырявая вывеска с надписью «Лесничество», чей-то ботинок. Я продрался сквозь кустарник на берегу, осмотрел камыш и даже ступил ногами в мутно-зеленую воду. Но сквозь нее ничего не было видно уже на ширину ладони. Стиснув зубы, я тихонько выругался и пошел вперед, вспахивая ногами тину. О валявшемся там мусоре я совершенно не думал. Единственный предмет, на который я наступил, было старое колесо от мопеда, все спицы в водорослях.

Потом я оделся и побежал к большому озеру, уже почти целиком погрузившемуся в вечерние сумерки. Там стоял один-единственный автомобиль, Ford Taunus, дверцы открыты. Играло радио, а на больших пледах лежали две пары, тискались и обнимались. Пустые пивные бутылки воткнуты в песок горлышком вниз, золотистые колосья на этикетках блестят на солнце. Когда на них пала моя тень, один из мужиков поднял голову.

– Простите, вы не видели здесь трех ребят с четырьмя велосипедами? С ними еще собака. Они меня обокрали, а мне надо…

– Проваливай, малыш.

Мужчина с длинными вьющимися волосами и густыми усами заглядывал женщине в глаза. Она была в бикини, а он ласкал ей живот, выуживая травинки из пупка.

– Ты мешаешь.

– Я знаю. Но не могли бы вы мне помочь? Я попросил на время велосипед. У своего отца, а ему надо ехать на работу. Прямо сейчас! Ну что мне теперь делать…

Никто не прореагировал. Вторая пара целовалась, широко открывая рот. Щеки втянулись вовнутрь. Кучерявый просунул кончики пальцев под оборки бикини, женщина закрыла глаза, а я ушел прочь, выбежал по тропинке, заваленной мусором, на дорогу. На ней неподвижно сидели два зайца. Асфальт был теплый, солнце светило где-то за тополями, обрамлявшими на горизонте поля. Я приложил руки воронкой ко рту, еще не зная, в какую сторону кричать. Потом побежал.

В одной руке книга, в другой, под подбородком, концы подстилки, которую я накинул на плечи. Так ее было проще нести. И пока она развевалась у меня за спиной, я следил за ритмом шагов, шлепаньем сандалий по серо-черному покрытию дороги и кричал на самого себя, если вдруг замедлял шаг. Навстречу мне промчались две машины, но ни одна не проехала в нужном мне направлении.

Двор за строениями птицефермы был пуст, лишь тени в ямках на земле, и в свете заходящего солнца куриный пух на заборе из сетки казался еще белее. Пробегая мимо, я не уставал чихать. На лужайках по бокам прямой как стрела дороги стояли около цистерн с водой коровы, а на мосту через автобан уже зажглись фонари. Какие-то люди, облокотившись на парапет, махали вслед грузовикам.

Когда солнце скрылось за терриконами, я свернул в поселок. Наш дом стоял в темноте, во всяком случае, со стороны улицы. Перепрыгивая через две ступеньки, я взлетел наверх. Под конец ноги уже почти отказали мне. Маруша стояла на пороге своей комнаты, в руках раскрытая пудреница. Из кармана халатика торчала щетка для волос. Она качала головой.

– Представляю, в какой он был ярости.