– И кстати, вполне возможно, что они уже давно выкинули его на помойку.

– Ох, нет! Я спрятала его под раковиной, за упаковками с чистящими средствами и тряпками.

«Ясное дело, они сделали из тебя прислугу, они опрокидывают стакан с вином, кастрюлю с соусом и требуют, чтобы ты это подбирала и вытирала. У них такое развлечение, они смотрят, как ты ползаешь на четвереньках и драишь пол. Он потешается, качаясь на стуле, и пинает тебя ногой, если ему кажется, что ты орудуешь тряпкой недостаточно быстро. Фернанда наслаждается. Потирает руки, хихикает. Иногда давится своим желчным смешком: она сейчас все больше времени проводит в постели, и до стола Рэй носит ее на руках. Поэтому она не может упустить ни крошки действа, вносит в него свою лепту: зацепив клюкой банку с вареньем и опрокинув ее в общую лужу, взрывается скрипучим смехом. Это ее единственное в жизни развлечение. Ей пришлось отрезать ногу, поскольку некроз распространялся все выше. Она так и не стала принимать никаких медицинских мер против диабета. Утверждает, что все врачи воры, что они обстряпывают делишки вместе со страховщиками, чтобы прибрать к рукам народные денежки. Ее пятка гнила, рана не заживала. Врач вынес вердикт: диабет, осложненный артритом, «необходимо ампутировать зараженный участок, мадам Валенти». Теперь приземистая старуха с всклокоченными седыми волосами утешается лишь тем, что выкрикивает приказы и стучит клюкой, чтобы призвать к послушанию. Ты у них служанкой, делаешь всю самую черную работу, а они срывают на тебе зло».

Но она ничего такого не сказала, а лишь слегка улыбнулась маминой маленькой хитрости.

– Под раковиной? Ну, там они точно не найдут!

Глаза Леони горделиво блеснули:

– Видишь. Я не такая уж глупая.

– Нет, мама, ты совсем не глупая.

– Здесь, когда со мной разговаривают, я все понимаю.

– Мам, ну пожалуйста…

Во взгляде Стеллы мелькнула ненависть к тем, кто сделал из ее матери половую тряпку. Ей захотелось встать и кинуться разыскивать под раковиной плюшевого медвежонка. Она ничего не стала обещать, но поклялась себе найти способ проникнуть в дом 42 по улице Ястребов.

Амина вошла в комнату и спросила:

– Все ли в порядке, девчонки?

– Да, – ответила Леони, – спасибо вам за все.

– Можете обращаться ко мне на «ты», мадам Валенти. Вы уже здесь три недели! Уже пора решиться. Нам же еще много времени предстоит провести вместе, вы знаете.

Стелла улыбнулась ей.

– Даже и не знаю, как тебя благодарить.

– С твоей мамой так легко!

– А во сколько ты заканчиваешь работу?

– Через пятнадать минут.

– Я могу к тебе зайти?

– Постучись в мой кабинет. Я соберу бумаги и потом пойду домой.

– О’кей.

– Да, я забыла, не нужно давать твоей маме вечерние таблетки, она их уже приняла и будет хорошо спать.

Амина ласково улыбнулась Леони и закрыла за собой дверь.

Стелла отставила поднос с посудой, сняла салфетку с шеи матери, взяла щетку в ящике ночного столика, пригладила ей волосы, уложила их в серебряную корону, сияющую и шелковистую, капнула за уши духами.

– Будь красивой, чтобы встречать свои сны. Хочешь в туалет?

– Нет. Мне хочется спать, думаю, я сейчас усну. Позову санитарку, если мне что-то понадобится. Она очень милая.

– Поставить тебе Моцарта?

Леони кивнула.

Стелла взяла руку матери в свою и погладила ее, двигаясь вдоль вен, просвечивающих сквозь тонкую белую-белую кожу. Она не имела права выходить на солнце. Рэй считал, что загорелые женщины вульгарны, что это проститутки, которых все имеют. Леони вздохнула, счастливая, умиротворенная. Глаза ее закрылись, тело расслабилось, она погрузилась в сон.

С тех пор как Стелла стала жить самостоятельно, она видела мать лишь издали. Она проезжала мимо дома 42 на улице Ястребов на своем грузовике и сигналила. Если Леони была дома одна, она отдергивала занавеску и выходила на балкон. Они обменивались знаками, воздушными поцелуями. Когда родился Том, Стелла сделала плакат, на котором написала: «Его зовут Том, и это самый прекрасный из младенцев». А до этого она показывала матери свой огромный живот. Леони хлопала в ладоши, стараясь не привлекать к себе внимания.

– Ну, тебе удалось узнать, что произошло вечером, когда она была госпитализирована? – спросила Стелла у Амины. – Она мне не хочет рассказывать.

– Еще пока рано. Она в состоянии шока, это, наверное, было очень страшно. Ты видела ее последние рентгеновские снимки?

– Доктор Дюре мне показывал.

– Хорошая новость тут только одна: она долго будет у нас. Этот сумасшедший же не собирается ее забирать!

– А ты думаешь, доктор все знает?

– Слушай, Стелла, все в этом городе все знают, но все боятся Рэя Валенти. Он и его друзья держат людей за яйца.

– Но Дюре…

– Он тоже человек… У него есть жена, дети, возможно, любовница, он где-то когда-то наверняка напортачил в бумагах, сделал себе вклад в швейцарском банке, заплатил рабочим черным налом, кого-то неудачно прооперировал, не знаю, говорю наугад. Но Рэй Валенти знает. Он льстит людским слабостям, читает в их глазах страх и умело его использует. У него везде приятели, и он со своими корешами спекулирует на человеческом страхе. Все перед ним трепещут. Вот что его сейчас волнует, а не те малолетки, которых он зажимал под лестницей. А потом, не забывай, что он всеми признанный герой. Национальный герой! Слово твоей матери ничто перед его словом.

Стелла знала эту песню наизусть. Когда она шла по Сен-Шалану, то и дело встречала взгляды тех, кто знал, но молчал. Или предпочитал походя спросить: «Как дела, Стелла? Все нормально?» Трусы. Они так же опасны, как палачи. Стелле хотелось взять такого человека за шиворот, встряхнуть и крикнуть в лицо: «Зачем ты спрашиваешь, как мои дела, если все знаешь? Вы не говорите об этом, потворствуете преступлению, скрестив руки на груди, плотно сжав губы. Ведь всем известно, какие муки терпит Леони Валенти. Городок-то маленький, и Рэй Валенти здесь повсюду. Он царит здесь, молчаливо управляет событиями. Большинство людей вынуждены иметь с ним дело, а те, кто сумел ускользнуть из его паутины, отмалчиваются».

– А ты сама когда узнала? – спросила она Амину.

– Мы же, ты помнишь, в школе вместе учились. Подружками не были, но ты была моим кумиром. Такая светловолосая, такая утонченная, такая сдержанная и молчаливая, а я была сухая и черная, как черносливина, и рот не закрывался ни на минуту.

Она засмеялась.

– Алжирский чернослив! У меня было немного друзей, но тебя я любила. Я издали смотрела на тебя, шпионила за тобой и быстро поняла, что у тебя в душе не все ладно. Ты все время была настороже, дергалась, когда к тебе притрагивались. Никто не мог к тебе приблизиться, кроме этой фифы Виолетты и умницы Жюли. Только у них было это право. А я – я просто любовалась тобой, копировала твою мимолетную улыбку, твой взгляд чуть исподлобья, твою походку, я носила такие же резинки в волосах, как и ты… Даже твою тихую грусть и ту я пыталась скопировать! Мне казалось, это так шикарно, поэтично…