— Тогда надо вскрыть письмо.

— Не имею права, — просто ответила Друсилла. — Только если вы меня убедите, что его жизнь под угрозой.

— Я даже не знаю, действительно ли он исчез, — простонал Роб. — Я просто чувствую, что что-то случилось.

Они мгновение помолчали, глядя друг на друга.

— Он сказал, что письмо предназначено только для Сидмаута, — прервала молчание Друсилла.

— Все из-за его недоверия ко мне! — выкрикнул Роб. — Но сейчас-то вы знаете, что мне можно доверять.

— Ничего я не знаю, — отрезала Друсилла. — Если бы граф хотел, он сам бы вам сказал.

Логично, что и говорить. Для женщины это редкость, подумал Роб.

— Пока вы не будете уверены, что Хэл пропал, я не отправлю письмо, нераспечатанное, разумеется.

Роб поднялся.

— Ладно. Я иду туда, где был найден хлыст Мартина. Если найду доказательства, что Хэл в опасности, тут же вернусь к вам. В противном случае буду ждать, пока вернется нарочный из Лондона. То есть все это время мы бездействуем.

— Он так решил сам, — заметила Друсилла. Как ни странно, она почти поверила в искренность Роба, однако надо поступать так, как хотел Хэл.

Приехав на место, Роб спешился и стал осторожно осматриваться вокруг. Парень показал, где он нашел хлыст, и неподалеку оттуда Роб заметил след, как будто волокли что-то тяжелое. К несчастью, последние дни не было дождей, земля была сухой, и Хэл с Мартином, если они и проехали здесь, никаких следов не оставили.

Роб выругался. Ну, найден хлыст, что из этого? Да и кто в этих местах осмелится напасть на такого могущественного человека, как Девениш? Возвращаться в Лайфорд не имело никакого смысла. Оставалось лишь ждать человека из Лондона.

По пути домой Роб встретил Леандра Харрингтона в сопровождении одного из громил.

— Как хорошо, что я вас встретил, — обратился к нему Роб. — Не знаете, почему Девениш так внезапно отправился в Лондон? Вы же у нас мировой судья, может, он вам сказал что-нибудь?

Роб всегда был осторожен и старался не говорить лишнего.

— Я даже не знал, что он собирается в Лондон, еще подумал, почему это его не видно. А что, у вас какое-то срочное дело?

Не мог же Роб сказать: «О да, у меня такое чувство, будто случилось что-то неладное», это прозвучало бы нелепо.

Он и не подозревал, как хорошо поступил, что отделался какой-то незначительной фразой.

Харрингтон, провожая его взглядом, сказал лакею:

— Хорошо, что полнолуние завтра ночью. У Стэммерса не будет времени на поиски своего хозяина.

Он не радовался бы так, если бы знал о письме, лежавшем в тайнике дорожного бюро Друсиллы.

Как только Роб ушел, Друсилла поднялась к Гилсу. Сиделка встретила ее словами:

— Господин Гилс открывал глаза. Я пыталась поговорить с ним, но он не слышит.

Конечно, для настоящей радости повода пока не было, но все же Гилс впервые подал признаки жизни, а это внушало надежду на лучшее.

Друсилла села у постели брата, взяла его руку и тихонько заговорила. Она последует совету графа и отпустит его учиться в университет.

— Можешь взять с собой Вобстера, — сказала Друсилла. — Это надежный человек и очень тебя любит.

Друсилла промолчала о Девенише, однако подумала, а что, если именно плохое известие и вывело бы его из бесчувствия? Сама она всей душой надеялась, что нарочный привезет из Лондона хорошие новости и ей не придется посылать письмо Девениша лорду Сидмауту.

Между тем Девениш лежал на полу камеры и ждал, когда же тюремщик принесет жалкий обед. Он потерял всякое представление о времени. На нем остались лишь сорочка и бриджи.

Уотти, который командовал в этой тюрьме, не мог нарадоваться на доставшиеся ему золотые часы и фамильный перстень, единственный подарок, полученный Девенишем от деда. Утрата этого перстня удручала Девениша больше, чем остальные лишения. Проводить впроголодь долгие дни в одиночестве и не терять при этом присутствия духа Девенишу помогали приемы йоги, которым его обучил когда-то маэстро Гэбриел.

Он не сидел на табуретке — единственном предмете мебели в камере, а лежал часами на полу с закрытыми глазами, мысленно представляя себе, как они с Друсиллой гуляют по каким-то необычайно красивым местам.

— Говорили — орел, а он просто мокрая курица, — как-то с ухмылкой сказал Уотти Харрингтону.

— Что-то мне не верится, — отозвался тот. — Не то я о нем слыхал.

— Так раньше он делал все, что хотел, а сейчас его поприжали, вот он и скис.

Харрингтон с сомнением покачал головой, а когда Уотти собрался отнести Девенишу поесть, пошел вместе с ним. Девениш спокойно лежал на спине с закрытыми глазами.

Харрингтон, увидев это, почему-то ужасно рассердился и прорычал:

— А ну-ка вставай. Я хочу говорить с тобой. Девениш слегка повернул голову, открыл глаза и спокойно сказал:

— Ни за что. Мне удобно и так. Я могу и лежа с вами говорить, если вы того желаете.

Когда-то эта тактика приводила деда в бешенство. С Харрингтоном произошло то же самое.

— Наподдай-ка ему, пусть встанет, — прохрипел Харрингтон.

Уотти прилежно исполнил приказание, изо всей силы пнув Девениша в бок. Тот откатился в угол, где мгновенно сжался, согнув ноги и спрятав голову между коленями.

Взбешенный, Уотти схватил его под мышки и попытался поставить на ноги. Это, однако, ему не удалось, потому что Девениш безжизненно повис у него на руках.

— Надо было взять с собой Джема, — пыхтя, проговорил Уотти.

— Отпусти его, — велел Харрингтон. — Что за игру ты затеял, Девениш?

— Никакой игры, — глухо проговорил Девениш, уткнувшись в пол. — Не хочу видеть ни вас, ни вашего приятеля. Говорите, что собирались, и уходите.

Босой и немытый, он все же умудрился каким-то образом остаться хозяином положения.

— Мне поработать над ним, сэр? — спросил Уотти.

— Нет, а еду унеси. Я удивляюсь вам, Девениш! Где ваша гордость?

Девениш не ответил. Не успел Уотти взять миску, как он, перекатившись через камеру, схватил ее и начал быстро набивать рот едой, уворачиваясь от рук тюремщика.

— Мне не до гордости, я слишком голоден, — проговорил он с полным ртом. — Иди, Харрингтон. Тебя и раньше было скучно слушать, а уж теперь тем более.

Уотти отобрал у него наконец миску и со злостью пнул его ногой.

— Завтра ты иначе запоешь, когда мы тебя распнем на алтаре, — прорычал он, открывая дверь камеры.

— Это уж точно, — одобрительно кивнул Харрингтон.

— Ты хотел знать, почему я лежу на полу?