Леха запнулся: в тоне водителя он почувствовал некую враждебность.

— А-а… Это — да! — неожиданно широко и беззаботно улыбнулся Витёк, обнажив мелкие и редкие зубы. — Это — чтоб так каждую ночку!

Подкатившая настороженность, уколовшая Леху, моментально испарилась.

— Я бы и сам не против, — сокрушенно сообщил он, вновь прикладываясь к бутылке. — Но планида наша иная… Один раз — фарт, пять раз — без карт…

— Но сегодня ты, чувствую, козырную игру провернул, — благожелательно уточнил Витёк, сворачивая с трассы на бетонку, ведущую к поселку.

— Ну, как сказать… — отозвался Леха, вновь озабоченно постигая какую-то неприятную нотку в голосе водилы.

— Вот и скажи… — Витёк принял вправо, притормозив у края березовой рощицы. Заглушил двигатель. — Вот и скажи, — повторил уже с откровенной неприязнью, — почему меня за фраера гнутого держишь? А?

— Ты чего, в натуре, пасть не по делу расклеил?! — остервенело вскинулся Леха на собеседника, но тут же и осекся: в лоб ему смотрел зрачок «Парабеллума», и держала пистолет, как дошло сразу же, ослепительно-охолаживающе, — твердая и безжалостная рука.

Тот самый «Парабеллум», который сейчас должен лежать в одной из сумок в багажнике…

И всплыло: пока он трепался с Людкой, этот любознательный примат влез в багажник…

— Так вот насчет фраера, — глухо и спокойно объяснил Витёк. — Что меня с собой на дело не взял, воля твоя. Что на стоху меня подписал — я ее получил и — не в претензии. А в претензии, Леша, милый друг, я на то, что сыграл ты со мной в темный лес, рискнув и своей шкурой, и моей башкой… — Приблизив ствол пистолета ко лбу оторопевшего пассажира, он с доверительной укоризной продолжил: — Взяли бы нас с тобой у тех кустиков, где ты хоронился со своим карго огнестрельным, поплыл бы я опять в вагоне с решеточками, в тесноте и убожестве, на север дальний, во тьму промозглую… Да и останови машинку для проверочки любопытный мусорок с палочкой полосатой, тоже крупная незадача бы вывинтилась… С учетом моей боевой биографии. Так ведь?

— Ладно, давай по-честному, — дрогнувшим голосом предложил Леха.

— Вот и давай, — согласился Витёк. — Роток раскрывай, доклад зачинай…

— О чем доклад-то?

— Кто навел, кто в лес завел… — На досуге Витёк грешил сочинительством стихотворных виршей, в основном — матерных частушек, но порой позволял себе поупражняться в рифмах и в бытовых разговорах.

Лихорадочно соображая, что неосторожный и чистосердечный ответ несет в себе угрозу погибели, Леха сбивчиво поведал о знакомой, работающей в экспертно-криминалистическом отделе и проговорившейся в его присутствии мужу об оружии и сломанной сигнализации. О похищении денег он, естественно, умолчал, равно как и о преднамеренном сговоре с Людмилой.

Вдумчиво выслушав арендатора его транспортного средства, Витёк скучно поинтересовался:

— А проговорилась-то баба накануне?

— Не, неделю назад! — успокоил его Леха. — На кухне мужу… А я в сортире был, слышал…

— То есть — все чистяком? — уточнил Витёк.

— Конечно! Ты ствол-то убери, а?

— Уберу-уберу, только вот перекурю, — сказал Витёк, однако как держал «Парабеллум» зорко и агрессивно, так держать и продолжал, ни малейшей попытки закурить при этом не предпринимая. — Так и что с пушками ты, лох, делать-то собрался? А?

— Ну… давай… реализуем потихоньку… Все в пополаме… — сконфуженно потирая руки, молвил Леха.

— Во! — умудренно качнул головой Витёк. — Реализуем, стерилизуем… А кому и как — не сообразуем… Ладно! Считай, за подставу я тебя простил, но вот что ты друг упустил: спалишься ты с этим патронташем! И выйдет: не нашим, и не вашим…

— Да хватит тебе хореями шпарить! — поморщился Леха.

— Хватит, так хватит… — К большому облегчению Лехи, Витёк убрал пистолет под сиденье. Пустил движок. Сказал твердо: — Кому стволы спулить — знаю. Есть концы. Вместе на киче парились. Серьезная московская братва. Сколько дадут — поделим. И — только так! — Мотнул решительно головой. — А твои клиенты — верный прогар. От них к тебе точняком мусора притопают, а там и ко мне дорога недолгая… Так что вылезай возле своей хаты налегке, а я товар заховаю.

Возражать ушлому Витьку Леха не решился, хотя первый испуг, связанный с возможностью огнестрельного ранения в череп, уже прошел.

— Ну тогда и стольничек верни… — осмелел он. — Коль дело общее… Так ведь, коли по справедливости-то? Я ж тебе еще и бензин оплатил, и амортизацию…

— А я бы мог твою абортизацию не оплачивать… — Витёк со значением кивнул на скрывающуюся за багажником автомобиля березовую рощицу. — И вообще утилизацию… Стоха — моральный ущерб, осознай, друг!

— А когда ты мне ствол в рыло, а?

— За дело, товарищ! За дело! Меня ваша хитрость задела. И заела!

— Опять ты за свои прибаутки… — Леха беспомощно уронил на сиденье онемевшие руки.

Ему неимоверно хотелось пристукнуть шустрого и сметливого, как хорек Витька, но одновременно с безысходной обреченностью сознавалось, что совершить это он попросту не в силах.

В глубине души нахрапистый и самоуверенный Леха был трусоват, и, слава Богу, неспособен на насилие и убийство. Верхом его отваги была как раз эта самая незадачливая кража из милицейского вспомогательного ведомства.

Кража, о которой он уже здорово сожалел.

И когда запыленная машина Витька скрылась за поворотом поселковой улицы, он, ощупав потайной карман брюк, где лежали похищенные доллары и марки, перевел рассеянный взор на свой тщательно ухоженный домик с кованой калиткой, с внезапным ужасом осознав, что вскоре в этот дом могут войти решительно и по-хозяйски люди с неприветливыми лицами, ляжет на скатерть постановление об обыске и — здравствуй, паровоз на север страны!

Но изменить что-либо было уже невозможно. Оставалось надеяться и ждать. Надеяться на безуспешность следствия и ждать, увы, возмездия за грехи тяжкие…

Поднимаясь на крыльцо, он не без удовлетворения вспомнил о хранящейся в морозильнике литровой бутыли «Смирновской».

Вынести эту жизнь трезвым было категорически невозможно!

Витёк

Тюки с оружием Витёк закопал в той самой березовой рощице, на краю которой состоялся, благодаря «Парабеллуму», откровенный разговор с хитрецом Лехой.

Зла на Леху, сыгравшему с ним втемную, Витёк не держал, он и сам бы поступил подобным образом; не собирался он землячка и убивать, поскольку великолепно понимал: исчезновение Лехи чревато расследованием, а, выйди милиция на след похитителя оружия, да прознай, что тот канул в неведомые дали, непременно окажется он, Витёк, за прочной решеткой по подозрению в убийстве подельника. А это уже не срочок за хулиганку, это — финиш, пожизненная прописка на нарах.

Прошлый тюремный опыт диктовал действия, связанные с конкретными уголовными стереотипами, а именно: надлежало продать оружие не праздным дилетантам, а умелым профессионалам,