— Мама! — спохватился Вовка. — А школа? Забыла о школе?

Огонь осветил мечтательно-сосредоточенное лицо матери. Она, кажется, даже помолодела, или хорошие мысли разгладили каждую ее морщинку. Влюбленными глазами посмотрела на сына, на свою надежду:

— Правда, Василек. Наверное, со школы и начнем. А то небось вы и читать совсем разучились… Эх, дети, дети… — нахмурилась мать. — Что уж вам досталось — камень бы не выдержал. Неужели еще какой-нибудь ирод новую беду пошлет на вас?

— Нет, мама, не будет этого, — сказала рассудительно Ольга. Сейчас, возле тихого очага, ей не хотелось думать о чем-то плохом. Маленькая и беззащитная, она ласково прижималась к материнской груди, как дитя, которому уютно было под теплым крылышком и сладко мечталось. — Я думаю так. Будет большой праздник, ну вроде обжинки[3], на всей земле. Уничтожим фашиста проклятого, и тогда соберутся солдаты — и наши, и американские, и французские. Соберутся и скажут: «Бросайте в море войну!» Заиграет музыка — и полетит в бездну опостылевшее оружие, все то, что против человека придумано. До порошинки, до последней гильзочки выкинут все в море, чтоб и на развод не осталось. И настанут мир и согласие между людьми. А если у бандита какого зачешутся кулаки, тому скажут: выходит, бейся головой об камень. И посмеются над ним, как над безумным.

— Дай бог, чтоб так было, — тяжело вздохнула Трояниха.

Кипела в чугунке вода, угасал огонь, покрываясь синим пеплом, поднималась темная гора, заслоняя небо мохнатой вершиной.

— Давайте ужинать, — сказала мать. — Садись, Оля, поближе. А ты, Вовочка, подбрось хворосту, а то ничего не видать.

Уселись кружочком, ели из одной миски горьковатую, дымом пропахшую похлебку. В другое время Вовка живо управился бы с этой баландой («М-м, горячая, кипит на языке! Пусть живот попарится, а то совсем ссохся!»), а сейчас не торопился, мысли его были в голубой сказке.

— Мам, а где мы школу построим? Правда, на холме? Там, где поворачивает дорога на Бобринец. Оттуда степь видно, речку и обе скалы. Красиво!

— Хорошие места… Наверное, инженером будешь.

— Зови, мама, завтра людей. И я туда стадо пригоню, пускай козы пасутся, а я буду глину месить.

— Как сказал, так и будет, — сразу согласилась мать.

Уже в темноте женщины помыли посуду. Вовка ощупью нашел свою постель (хорошо, что плита, на которой он спал, стояла возле самой двери), бросил под голову фуфайку и лег. Мать с Ольгой устроились на кушетке. Они тихонько о чем-то шептались, и Вовка никак не мог уснуть: мысли его путались, копошились, как муравьи. То он месит глину: месит, месит, глядь — болото под ним, ноги застревают в трясине, он хватается за куст, а то — дерюга, нет, это Кудым, его растопыренные пальцы; он, как всегда, начинает с морали: «Сколько раз я тебе говорил, не пускай в полынь, не пускай! А ты, стало быть, нарочно туда скотину гонишь. Молоко горькое, ну просто хина… И никогда вовремя воды не дашь. Как прибегут во двор, где лужа — языком вылижут… Кха!» И Кудым полетел в канаву. Это Яшка гранату бросил, густой дым застилает глаза, перекидывается воз, сеном накрыло Вовку, и мальчишка беспокойно засыпает…

Проснулся Вовка от неожиданного толчка. «Где мама с Ольгой?» Не взгляд, а внутреннее ощущение подсказывало ему, что в землянке он один. Зажег фонарик, желтый кружочек осветил стены, затанцевал над кушеткой: постель разбросана, пусто. И только потом сообразил: где-то стреляет, где-то выстукивает, словно кнутом по частоколу.

«Яшка! Это он!»

Вовка выскочил на улицу.

Шум, гам на краю села возле Кудымовой хаты. Низко над степью повис холодный месяц. Землянки тонут в молочной мгле.

Бежит Вовка, шелестит брезентом, в штанинах ветер гуляет.

— Стой! — гремит в камышах.

«Та-тах!» — эхом откликается Ингул.

«Стреляют!»

Вовка пустился еще быстрее. Запрыгал по кочкам, и ему казалось, что месяц скачет за ним и вихрастая тень несется огородами.

Быстрее, быстрее!

Рубашка вздулась, ноги едва касаются земли — так он несется к овражку. Вот горбатым стогом и хата Кудыма. Черным валом — живая изгородь. А людей, а людей — наводнение. Все громче голоса, все растет толпа. Женщины вертятся в круговороте, толкаясь, стараются войти в ворота. Как челн в осоку, врезается Вовка в крикливую толпу. Ноги дрожат, в голове шум — разве разберешь, о чем говорят. Гудит, несется со всех сторон:

— Он к нему: вылезай, буду стрелять!..

— А тот как схватит его за ноги!

— Яшка за ним.

— Не говори. Яшка упал, а он за хату да в него из нагана!..

— Да в терновник, а Яшка — в погоню.

— Кудым, Кудым, старый Кудым! — понеслось над головой. — Тише! Пускай отвечает!..

Белая стена. Темный квадрат — открытые двери. Сюда и устремился поток, унося с собой онемевшего Вовку.

Из хаты вышел Кудым, кашлянул в кожаный рукав. За его спиной, точно тень, щупленькая фигура — дед в заячьей шапке. «Гавриил!» — сразу узнал Вовка.

Стали сплошной стеной — толпа и двое на пороге. Над ними третий — пучеглазый месяц, верховный судья. Подмигнул желтым глазом: дескать, начинайте. Но напряженно молчала толпа, молчали и двое на пороге.

Трояниха первой нарушила тишину:

— Кудым, что здесь происходит?.. Кто поднял село? Отсюда началось, не глухие, наверное, все слышали.

— Кхе-кхе, — начал Кудым. — Вот вам крест святой, добрые люди, сам дрожу от страха, не пойму, откуда оно взялось… Мы, стало быть, только задремали, а оно как сверкнет, как ударит; я к окну, слышу — кричит деркачевский: «Стой!» — за кем-то припустился… Места кругом глухие, терновники; видать, скотина какая забрела или ворюга… Ну, а тот, деркачевский, шляется ночью с ружьем и пальнул, стало быть, сгоряча. Оно ж ведь темно…

— Врет, — прошелся в толпе тихий шепоток.

— Как вздохнет, так и брехнет.

— Кто его знает? На правду похоже.

— Святая правда, люди, — бросил словцо и дед в шинели. — Я человек посторонний, ни брат ни сват ему, по-божьему встретились, и воздам должное: праведная это душа, грех большой обидеть его.

— Не подмазывайте медом, — перебила его Трояниха. — Сами разберемся. Не ела душа чеснока — не будет и запаха.

— А где Василина? — всколыхнулась толпа. — Пускай она скажет.

— Слабая у меня невестка, — хрипло произнес Кудым. — Нездоровится, стало быть, и встать не может…

«Как?! — едва не вскрикнул Вовка. — Она же днем бегала по двору! Сам видел: выскочила, перепуганная, из-за сарая… И-и-х! — причмокнул. — А дерюжка?» Уже собрался было крикнуть: «Врет!» — вспомнив о своей находке, о голосе из-под земли, как вдруг ударило