– Луиза! – восторженно крикнул Людовик, увидев девушку– Жестокая! Злая! Как могла ты нанести мне такой удар! Но я поспел вовремя; я не дам тебе поддаться минуте скорби и отчаяния! Пойдем со мною! Все будет хорошо! – и он, кинувшись к девушке, хотел взять ее за руку.

Однако Луиза быстрыми движением отступила назад и сказала взволнованным, но твердым голосом:

– Нет, не подходите ко мне, государь! Я уже не принадлежу миру! Я дала обеты Богу, и завтра эти обеты плотным затвором лягут между мной и соблазнами света!

– Никогда! – крикнул король. – Неужели ты воображаешь, что я допущу тебя необдуманно совершить такой шаг? Если мать-настоятельница во всей своей святости не захотела разъяснить тебе ошибочность твоего намерения, то я тебе скажу: ты идешь против религии, против ее требований! Да, Луиза, церковь не допускает, чтобы такой важный обет был дан в минуту душевной горечи, в момент острого отчаяния. Только долго и здраво обдумав, только испытав себя длительным искусом, может человек принять ангельский чин! Я знаю, тебя глубоко и незаслуженно обидели, я понимаю, какое отчаянье должно было вселиться в твою нежную, стыдливую душу! Но больше ты никогда не услышишь таких слов, какие кинула тебе сегодня разгневанная женщина, за это ручаюсь тебе я, король! Нет, Луиза, я не оставлю тебя!.. Неволей или волей, ты должна будешь последовать за мной!

– Почему же вы непременно хотите погубить мою душу, государь? – тихо ответила Луиза. – Я не создана для жизни в позоре, я не в состоянии буду долго выдержать в скверне и муках раскаяния. Для меня нет выбора; только две дороги открыты мне: пострижение или самоубийство. Неужели вы захотите, государь, сознательно толкнуть меня на смертный грех лишения себя жизни?

– Но о какой скверне, о каком грехе говоришь ты, Луиза? – горячо воскликнул король – Разве я не сказал тебе, что никогда не потребую от тебя того, что ты не захочешь дать мне добровольно? Разве не принял я твоих условий, когда ты предложила мне лишь чистую братскую любовь? И это – грех, говоришь ты? – Людовик замолчал, пламенным взором впиваясь в лицо девушки, и затем, забывая, что они – не одни, забывая обо всем на свете, продолжал – Пожалей меня, моя Луиза!.. Я ведь – так одинок! Как я буду без тебя? Ах, зачем ты встретилась на моем пути, зачем блеснула на меня своим кротким, лучезарным светом? Легче было бы мне никогда не знать тебя, чем страдать так, как сейчас! Жестокая! Ты думаешь лишь о себе, а я?

Проникновенный тон этих простых, сердечных слов поразил Луизу в самое сердце. Она задрожала всем телом и закрыла лицо руками.

Между тем король продолжал:

– Ты говоришь о грехе, о скверне… А между тем твоя близость спасает меня от греха и скверны, твое отдаление – вновь ввергает власти дьявола. Ты знаешь, в каком грехе жил я до сих пор. И вот я порвал сегодня эту преступную связь, потому что, заглянув в твои глаза хоть раз, уже не мог продолжать прошлое. Та женщина давала мне все наслажденья страсти, ты заранее обещала мне лишь братскую, чистую любовь. И ради твоей дружбы я порвал с первой! Благодаря твоему влиянию я сразу стал чище и лучше. И вот, подумай! Если ты все-таки оттолкнешь меня, дьяВольский соблазн вновь овладеет мной, так как никто столь не подвержен оболыценьям сатаны, как человек, дошедший до предела отчаянья. Спасая свою душу, ты погубишь мою! Луиза, я не буду принуждать тебя, не употреблю силы, но, если в тебе найдется хотя искорка святого чувства ко мне, ты изменишь свое жестокое решение и вернешься со мной!

Король взором, полным страстной надежды и тревоги, впился в фигуру Луизы, с трепетом ожидая ее ответа.

Но Луиза продолжала стоять в той же позе. Сквозь пальцы рук, которые она судорожно прижимала к лицу, струились обильные слезы, а тело вздрагивало от конвульсивных рыданий.

Король подождал немного. Прошло несколько секунд в бесконечно томительной паузе. Затем он безнадежно махнул рукой, скорбная тень скользнула по его красивому лицу, и он тихо произнес:

– Ну, что же!.. Значит, не судьба. В таком случае прощай, Луиза, спасай свою душу и помолись когда-нибудь за меня, душу которого ты сама обрекаешь тлену и гибели.

Он поник головой и хотел уже повернуться, чтобы направиться к выходу. Но в этот миг Луиза с громким рыданием упала на колени перед настоятельницей и рыдая воскликнула:

– О, святая мать, простите меня! Боюсь, что вы будете обо мне очень дурного мнения, но я… не могу! Все равно, если после этих слов, после этой мольбы я и надену на голову клобук, то черев час начну биться ею о стену, пока не кончу невыносимых страданий! Я не могу оставить его. О, простите меня, простите, но я… не могу остаться у вас!

Что-то словно подхватило бесстрастную аббатису. Она дрожащими руками приподняла с земли рыдавшую девушку, приникла к ее лбу сухими, бледными губами и сказала взволнованным голосом:

– Ну, что же! Ступай опять туда, куда влечет тебя твоя судьба! Как знать, может быть, ты нужна Богу именно там, а не здесь! Может быть, Господь судил тебе стать защитницей униженных и оскорбленных! Господь с тобой, бедная птичка! Ступай!

Настоятельница слегка подтолкнула девушку к Людовику. Король подхватил в свои объятья Луизу и почти снес ее в экипаж. Через минуту защелкали бичи, кони рванулись, и экипаж быстро понесся обратной дорогой.

Аббатисса быстрым шагом направилась в садик, взобралась на холм и стала смотреть вслед удалявшемуся экипажу. Когда же и коляска, и лошади скрылись во мгле вечернего мрака, она широко распростерла руки, как бы благословляя беглянку, и ее губы прошептали:

– Да спасет тебя Бог, прекрасное дитя мое!

Затем она опустилась на колени и стала горячо молиться, отбивая земные поклоны прямо в пыль садовой дорожки.

У герцогини Орлеанской был один из ее любимых интимных вечеров. Приглашен был только тесный кружок друзей, в том числе и сам король Людовик. Из фрейлин герцогини присутствовали лишь Лавальер и д'Артиньи. Что касается первой, то Генриетта не без внутренней борьбы допустила «незадачливую монашку», как она называла теперь Луизу, на этот вечер. Но… инструкции короля Людовика были слишком категоричны и определенны, преступить их герцогиня не могла. Кроме того, она твердо верила, что «каприз» короля скоро пройдет и Людовик еще вернется к ней, Генриетте. Поэтому идти наперекор Людовику было бы просто неумно, и герцогиня, хотя и со вздохом, подчинилась необходимости терпеть весь вечер возле себя ненавистную соперницу.

Основным отличием этих вечеров бывала непринужденность тона: каждый делал что хотел, не стесняясь никакими требованиями этикета. Часть гостей расположилась около ваз с фруктами, иные предпочитали бутылки вина, третьи парочками щебетали о любви в уголках за трельяжами, а за двумя столами расположились любители шахматной игры. Генриетта играла с Гишем, король Людовик – с Луизой де Лавальер.

«Незадачливая монашка» очень любила шахматную игру, прекрасно играла в нее и могла явиться серьезной противницей даже такому первоклассному игроку, как король. Вокруг их столика кольцом стояли любопытствующие, с интересом следившие за оживленной партией. Был как раз очень напряженный момент. Король сделал замысловатый ход, и со стороны казалось, что положение его партнерши совершенно безнадежно. Но Луиза, подумав довольно долго, беззаботно двинула пешкой, затем переставила слона, и вдруг тишину прорезал ей веселый, звучный голос: