В салоне работает обогреватель. В тепле и монотонности умудряюсь убаюкаться. Не засыпаю, но еду с закрытыми глазами. Эту ночь я плохо спала из-за волнения, а тут ещё и такой насыщенный… такой странный день.

Чувствую через дрёму, как машина тормозит. Глеб благодарит водителя. С ужасной неохотой выныриваю из морфейного кокона и, сонно зевая, вылезаю наружу. После духоты шпарящей печки улица на раз-два отрезвляет ледяной пощечиной. Моментально пробирает до мурашек. Кутаюсь в пиджак, мечтая поскорее оказаться под одеялом, и… понимаю, что понятию не имею, где нахожусь. Этот район мне вообще незнаком.

Мы стоим у единственного подъезда высоченной новостройки со стеклянными балконами. Этажей тридцать, не меньше. Рядом такие же братья-близнецы. Всё новое, навороченное, окультуренное. Шлагбаум даже есть. Который как раз опускается за уезжающим такси.

— И куда ты меня завёз?

— Не в лес, — пищит домофон, принявший нужную кодовую комбинацию. — Тебя должно это успокоить, — Воронцов распахивает металлическую дверь, жестом приглашая войти.

Войти? Я чё, на контуженную похожа?

— Когда я сказала, что хочу домой — я имела в виду к себе домой.

— В следующий раз формулируй условия чётче.

— Знаешь, кто ты? — мне жутко холодно. Зуб на зуб не попадает, но это всё фигня, потому что я в бешенстве. Уж догадываюсь, куда он меня притащил.

— Давай ты расскажешь мне об этом на тёплой кухне, греясь чашкой чая?

Звучит заманчиво, но я не вчера родилась.

— Ты привёз меня к себе?

— Да.

Что и требовалось доказать.

— Я никуда не пойду.

— Не дури. Себя видела? Уже синеешь.

— Да пофиг. Лучше с соплями слягу, чем в твоей квартире окажусь.

— Не делай из меня монстра. Не сожру ж я тебя.

— Не сожрёшь. Подавишься. Но всё равно не пойду. Я предупреждала: в твой музей венерических болячек я ни ногой.

Злится. И без того острые скулы становятся прямо-таки опасными. То и гляди, порежешься.

— Заканчивай с тупыми шутками. Уже неактуально. Чтоб ты знала, я к себе не таскаю всех подряд. Это привилегия.

— Что так? Иначе бы влюблённые кошки зацеловали до герпеса лифт и исписали посланиями весь этаж? Устроили бы стену плача? Ночевали толпами на коврике в надежде на твой утренний пинок?

Воронцов изумлённо моргает.

— Ты меня ни с кем не перепутала? Я не рок-звезда.

— Это ты сейчас с облегчением или огорчением уточняешь? — резкий порыв ветра забирается за шиворот и меня всю передёргивает. Что не остается незамеченным.

— Хватит трындеть. Быстро заходи! Иначе завтра точно с температурой сляжешь!

— Не пойду.

— Покровская, твою нахрен. Харе выёбы***ься! Мы уже все оценили, какая ты гордая и непреклонная. А теперь марш в подъезд!

— Не пойду.

— Значит, силком затащу.

— Только попробуй!

— Попробую. Тебе не понравится.

— А я тебе потом лицо расцарапаю.

— Я жду.

— Отвези меня домой! Ко мне домой!

— Я считаю до пяти…

— Печально, если за столько лет ты только до этой цифры и дошёл.

— Один…

Не пойду я никуда! Я чё, больная, добровольно отдавать себя в его извращённые лапы? Четыре стены, ноль свидетелей и он. В порнушке так всё и начинается, а тут ещё вечер такой мимимишный вышел. Дура. Зачем я открыла рот? Надо было молчать. А то вон как подорвался. Решил, видимо, что дело в шляпе.

— Да пошёл ты.

— Два.

— Хоть десять.

— Три.

Начинаю нервничать. Но всё равно упрямо не сдаю позиций. Достаю телефон, спрятанный под корсетом. Косточки так давят, что там надёжней банковского хранилища. Не выпадет. Куда меня завезли? Какой адрес?

— Четыре.

Демонстративно игнорирую его существование и пытаюсь заказать околевшими пальцами новое такси.

Пять так и не звучит.

Глеб

Втаскиваю упирающуюся Мальвину в квартиру. Это пиз***. На шее кровоточат царапины от ногтей, а соседи по лестничной клетке теперь думают, что я маньяк-коллекционер, потому что визжала она, как резанная. Визжала, вопила и извивалась всеми возможными способами. Странно, что тросы лифта выдержали, и мы не ёб***ись нахрен в шахту, так трясло кабинку.

В обуви влетаю в гостиную, скидывая на диван брыкающуюся на плече ношу. Грубо скидываю, без нежностей. Еле донёс. В глазах до сих пор искрит после того, как мне прилетело с ноги по яйцам. Думал, сдохну. Такого прихода я давно не ловил.

— Офонарел? — Покровская валяется на спине, потешно дрыгая ногами и смахивая закрывшие лицо волосы. Пыхтящая перевёрнутая бирюзовая таракашка.

— Я тебя предупреждал, — строго цыкаю ей и возвращаюсь в коридор, чтобы закрыть дверь. Для надёжности убираю ключи в карман: надумает бежать — придётся пройти полосу препятствий и затеряться в моих брюках. Если что, я не против и готов поддаться.

Вернувшись, застаю её в той же позе. Только теперь она лежит уже более удобно, бесцеремонно закинув обутые ноги на спинку дивана. Руки скрещены на на груди, а глаза опасно прищурены. И зыркают на меня. Ух, боюсь-боюсь. Боялся бы… если бы не её задранная юбка и обнажённые бёдра, которые абсолютно не прикрывает крупная сетка на колготках.

— Это бойкот? — не могу не улыбаться. Мальвина как заряд хорошего настроения. Маленькая батарейка, которая меня подзаряжает.

— Я буду кричать, — предупреждает она.

— Зачем?

— Если тронешь, закричу. Буду орать, пока кто-нибудь не вызовет полицию.

Да ради бога. Уж с ментами я как-нибудь разберусь. Всего-то и стоит назвать фамилию.

— Чай будешь?

Неожиданная смена темы её удивляет.

— Нет.

— Кофе?

— Нет.

— Какао? — дует губки. И как сексуально это делает… Бл***. Так, стоп. Я дал себе слово держаться. — Какао. Будешь или нет?

— Буду, — бурчит маленькая бука.

Бл***. А я буду её. Хочу. Хочу раздеть её, оседлать сверху и целовать. Целовать эти надутые щеки, эти крепко сжатые обкусанные губы, шею, грудь… Всю. Но вместо этого иду на кухню делать какао. Что делать. Жизнь — боль.

Пока занимаюсь, слышу, как шебуршатся в прихожей и лишь самодовольно усмехаюсь.

— Не сбежишь. Ключи у меня, — подмигиваю чашке и пакету молока, будто они со мной в сговоре. Столько улыбаться нельзя, но сегодня у меня конкретно едет крыша. А началось всё с её танца.