«Легко им советовать, – думал великий князь, – для них, как будто, не существует войны. А нервы – как их беречь, если родной брат, поддавшись на оговоры супруги и фрейлины Вырубовой, видит во мне угрозу если не своему царствованию, то правлению цесаревича Алексея – точно. И этот «святой старец» – будь он не ладен. Не забыл Распутин, как великокняжеский кулак прошелся по его физиономии, затаил злобу и готовит месть. Как ядовитая змея, каплю за каплей источает отраву, пытаясь очернить любые мои поступки в глазах Николая. Даже отчаянность в бою и храбрость, за которую джигиты Дикой дивизии прозвали «Наш Михайло», подавались «старцем Григорием», как стремление обрести своих личных нукеров или янычар, дабы в нужный момент вступить в борьбу за престол. И следят, следят за мной непрестанно. На фронте было легче – враг впереди, рядом настоящие воины, ищейки боятся показаться на передовой, не ровен час, под шрапнель или под фугас попасть можно, а в тылу – все сложнее.

Вот и сейчас сообщили верные люди, что лично сам товарищ министра МВД Белецкий установил за мной, великим князем, и за моей женой негласное наблюдение, и корреспонденцию тоже, скорее всего, просматривают. И то, что нынче Степан Петрович в отставке, ничего не меняет – на его место пришли другие. Да и адъютант, полковник Николай Александрович Врангель, слышал от офицеров, едущих в этом же вагоне, что «для каких-то штафирок зарезервировано отдельное купе, когда боевым офицерам места не хватает». Да что греха таить, даже любимая Натали несколько потеряла голову, пардон за каламбур, погрузившись с головой в светские интриги столицы. Более того, в её салоне частенько бывают не только фрондирующие аристократы, но и думцы, открыто проповедующие левые взгляды. В придворных кругах её уже обвиняют в измене самодержавию, а она радуется этой скандальной репутации и продолжает играть с огнём…

Как мало тех, кому можно полностью и безоговорочно верить! Многие пытаются использовать свое положение и близость к великому князю для карьеры или для корысти. Казалось бы, верный ординарец барон Лев Львович Жирар де Суконтон – и тот не удержался. За моей спиной, чуть ли не именные рескрипты строчит военному министру, начальнику Главного военно-технического управления и прочим чинам – «На основании данных мне государем-императором полномочий повелеваю Вам» или «предоставления инженеру Братолюбову в личное пользование такого-то автомобиля с шофером Никифоровым». И под всеми этими бумагами, шельма, ставит свою подпись: «ординарец ЕИВВК МА лейт. бар. Л. Л. Жирар де Суконтон». Сегодня вечером Врангель продемонстрировал целую кипу подобных бумаг. И можно не сомневаться, что их копии уже легли на стол его венценосного тезки, как доказательство «наполеоновских планов непредсказуемого Мишкина, признанного любимца покойного Александра Александровича». А лейтенанта де Суконтона пора поставить на место. Этот прохиндей даже поездку своего командира на лечение пытается использовать в своих целях. Прознал, что глава Института академик Павлов новинками военными интересуется, с принцем Ольденбургским дружен, наследника престола лечит, и пытался уговорить меня выбить дополнительные средства на постройку бронеавтомобилей «для истребления вражеских бронемашин». «Замолвите при случае, ваше императорское высочество слово за великого изобретателя Александра Александровича Братолюбова, которого ретрограды из Комиссии по броневым автомобилям пытаются втоптать в грязь. А ещё он обещает летающую лодку построить и новый греческий огонь против тевтонов изготовить». Обещаний много, а дела мало. Вот и граф Келлер при последней встрече предупреждал о таких прожектерах…»

Тут мысли Михаила Александровича получили иное, более приятно, направление, и на лице появилась улыбка.

«Федор Артурович, вот настоящий рыцарь без страха и упрека, преданный государю и Престолу, – ему можно верить безоговорочно. От его богатырской фигуры всегда веяло уверенностью и силой». Иногда, при общении с Федором Артуровичем, великого князя посещали ощущения, которые он испытывал в детстве в обществе своего отца: чувство, что он находится за гранитной стеной, которая защитит от любой беды. И годы, невзгоды, раны – всё бессильно перед этим витязем. В свои почти шестьдесят лет он сохранил юношескую стройность и выносливость, способность, меняя коней, проскакать за день сотню верст. Да и с дамами, как твердят завистливые языки, у генерала не возникало проблем. Не зря его сравнивали с фельдмаршалом Минихом, который в весьма преклонные годы пользовался любовью юных прелестниц.

Михаил Александрович обычно пропускал эти сплетни мимо ушей, но, увидев генерала после лечения, пройденного в этом таинственном Институте, готов был поклясться, что Федор Артурович помолодел лет на десять. И седины в волосах, коя по известной пословице предсказывает толчки под ребро, стало значительно меньше. Великий князь негромко рассмеялся, припомнив сегодняшний рассказ барона Врангеля о том, как генерал, посрамив молодых солдат и казаков, с карабином за спиной, с шашкой и кинжалом, быстрее всех, поднялся по канату на третий этаж дома, используя только руки…

Было уже поздно, брегет, лежащий на столике, прозвенел полночь. За стенкой соседнего купе давно стихли застольные разговоры адъютанта и ординарца, которые, не стеснённые присутствием непьющего по причине болезни великого князя, отвели душу за бутылкой коньяка. Боль отступила, и её сменил крепкий, спокойный сон, который уже утром был прерван деликатным стуком в дверь и почтительным напоминанием барона Врангеля: «Ваше императорское высочество, просыпайтесь, скоро прибываем».

Сколько нужно кадровому офицеру, тем более прошедшего закалку войной, на сборы? Считаные минуты, тем более, если расторопный денщик уже отполировал бархоткой сапоги и достал из чемодана заранее выглаженный мундир. Пена мыла «малакодерм» покрыла щеки, по которым резво пробежала новомодная на фронте без-опасная бритва фирмы «Жиллетт». Освежиться тройным одеколоном, причесать щёточкой усы, надеть фуражку, накинуть шинель, и можно выходить. Среди небольшой группы встречающих было невозможно не заметить фигуру генерала Келлера, который возвышался над стоящими рядом с ним офицерами, подобно Эйфелевой башне над Марсовым полем. Увидев вышедшего на перрон великого князя, группа встречающих перестроилась. Впереди остался генерал, отстав от него на пару шагов, выстроилась короткая шеренга. Правый фланг возглавил молодой штабс-капитан, а далее четыре прапорщика в кожаных куртках с эмблемами автомобильных войск и маузерами в деревянных кобурах, висящих на боку. Михаил Александрович еще раз мысленно поблагодарил академика Павлова, который настоятельно рекомендовал воспользоваться для поездки вагоном, прицепленным к санитарному эшелону, который прибывал в Москву на небольшой разъезд, игнорируя центральные вокзалы. В противном случае, неизбежно пришлось бы иметь дело с целой делегацией встречающих, которых разрывала бы на части некая двойственность собственного поведения. С одной стороны, нельзя не выказать почтения великому князю и брату императора, а с другой – забыть, что чрезмерная учтивость может быть истолкована превратно при докладе доброжелателями, как говорится, Самому. Политес, будь он не ладен.

Но сейчас, слава богу, перрон был свободен от праздных зевак и вездесущих журналистов. Генерал-майор свиты Романов, на мгновение отстав от Келлера, двинулся ему навстречу. Остановив движением руки попытку рапорта, Михаил Александрович, протягивая руку для приветствия, произнес: