К этому времени стали съезжаться в Оптину и из других обителей, а также многие из мирских духовных детей о. Иосифа. Так старец сам распорядился телеграфировать шамординской благотворительнице А. Я. Поповой, чтобы она приехала. Через несколько дней старец стал её провожать обратно. Ей хотелось остаться ещё около старца, но он настойчиво отправил её в субботу, вопреки своему правилу никого не отпускать под праздники. Возвратясь в Москву, госпожа Попова вдруг почувствовала боль в глазу. У неё внезапно подступила желтая вода, и необходима была немедленная операция. Если бы она осталась ещё день в Оптиной, то глаз её был бы бесповоротно потерян.

Племянник старца, искренно его любивший и почитавший, пробыв несколько дней, собрался уезжать, так как требовали его дела. «Можно ли ещё мне приехать к вам, батюшка?» — спросил он. «Можно, только в мае», — ответил старец.

Те, которые не могли приехать сами, письменно прощались с ним и испрашивали прощения и разрешения.

Когда все свои и приезжие были удовлетворены, то старец успокоился, и видимо стал отрешаться от всего земного. Он был постоянно погружен в молитву; однажды ночью старец, лежавший без движения, вдруг приподнялся и несколько раз повторил: «Мать София! Нужно помолиться за мать Софию». На следующий же день в Шамордине на могиле 1-й настоятельницы схимонахини Софии была отслужена панихида, и после этого старцу сделалось как бы лучше. Но затем через несколько дней умирающему пришлось перенести последнее, тяжелое испытание. Оно, будучи той каплей, которая переполнила его чашу скорбей земных, послужила к окончательному очищению свойственной человеческому естеству греховности, и его душа была совсем уже готова предстать пред лицом Праведного Судьи, страшного для злых и вожделенного для чистых и смиренных рабов Божиих.

С 28 числа старец Иосиф совсем перестал принимать пищу, питаясь только небесным хлебом Тела и Крови Христовых. Всё время, до самой кончины, он находился в полном и ясном сознании, и даже поражал всех своей памятью и вниманием ко всему, что было нужно ещё сделать и в чём распорядиться. Он давал самые ясные ответы на деловые вопросы, диктовал ответы на полученные письма и даже за два дня до кончины собственноручно их подписывал. Ежедневно к нему впускали на благословение всех, кто вновь прибывал и некоторых близких и преданных старцу лиц. Старец большею частью лежал с закрытыми глазами, и многие думали, что он без сознания, выражали шепотом своё сожаление, что не получили его благословения. Тогда старец открывал свои потухающие глаза и приподнимал слабеющую руку для благословения. Эта любовь, эта чуткость его души трогала и умиляла до слёз. Одна его духовная дочь, глядя на умирающего, мысленно исповедала грехи свои и закончила про себя: «Родной отец! Если ты слышишь, то взгляни на меня». В эту минуту старец мгновенно открыл глаза, поднял их к верху и опустил…

За несколько дней до кончины старец стал сильно стонать и на вопрос, что у него болит, отвечал: «Вот странно, ничего у меня не болит, а слабею».

Силы его падали, и когда нужно было освежить воздухом его спальню, то келейники уже переносили его на руках в приёмную. Ещё раз приезжал доктор и, подтвердив своё первое определение, выразил удивление, что старец так долго борется с недугом.

8-го мая ему с утра стало как бы легче, но среди дня он вдруг ослабел. Часа в четыре к нему зашел случайно приехавший московский доктор и сказал, что пульс падает, и жизни хватит самое большее на два дня. Увидя приготовленный фотографический аппарат и узнав, что батюшка разрешил Шамординским сёстрам ещё раз снять себя, доктор тихо сказал келейнику: «Не утруждайте старца этим, ему недолго осталось жить». Но по уходе доктора, старец подозвал келейника и еле слышным шепотом проговорил: «Позови скорее фотографку, а то ведь скоро стемнеет». В этом обстоятельстве сказалась вся глубина его любви, которая отдавала себя в жертву людям до самого последнего издыхания.

После этого все вошли получить благословение. Старец ласково на всех взглянул и тихо сказал: «Идите ко всенощной».

Ночь на 9-е была тревожная. Батюшка не спал, и только к утру забылся. В 8 часов пришел иеромонах с св. Дарами. Больной долго не мог откашляться от душившей его мокроты. Его спросили, может ли он приобщится; он ответил: «Могу», — и причастился одной Крови Христовой. После причастия ему предложили выпить чаю, на что он сказал: «Какой уже теперь чай», — и вслед за этим прибавил: «Помолитесь, чтобы Господь с миром принял мою душу». На это преданный и любивший его келейник сказал: «Батюшка, что же это вы сказали, — мы не можем молиться о вашей смерти, мы все желаем, чтобы вы пожили; и будем молиться, чтобы Господь облегчил ваши страдания». Батюшка, помолчав немного, произнёс: «Ну, да будет как Богу угодно».

С трёх часов дня температура стала быстро подниматься и пульс усилился. Это была последняя вспышка угасающей жизни. В 4 часа батюшка собрал всех в последний раз на благословение, а в 6 часов всех впустили прослушать исходный канон. Старец был в полном сознании; на грудь ему положили пелену с св. мощами. После чтения отходной, окружавшие старца иноки подходили прощаться, после них подошли монахини и все близкие духовные дети. Старец лежал с закрытыми глазами; в груди слышалось хрипение. С этой минуты из женской половины всех удалили, и хибарку заперли до утра.

С невыразимой болью в сердце покинули навсегда дорогую хибарку преданные ученицы старца и, не имея возможности видеть его последние минуты, они остались у входа в лесу ожидать конца.

Между тем у старца жар всё усиливался, доходя до 39,5, пульс — 130. В 10-м часу температура стала быстро падать. Старец лежал навзничь, со сложенными на груди руками; глаза были закрыты, лицо было озарено таким неземным светом, что все присутствовавшие были поражены; — мир и глубокое спокойствие запечатлелись на нём. Дыханье становилось все реже, губы чуть заметно шевелились, что свидетельствовало, что присный делатель молитвы окончит её только тогда, когда дыхание смерти заключит его уста. В 10:45 старец испустил последний вздох, и его чистая праведная душа тихо отделилась от многотрудного тела и воспарила в небесные обители; та же ангельская улыбка озарила и застыла на его благолепном лике…

Так скончался приснопамятный старец Оптиной Пустыни иеросхимонах Иосиф, преемник великих старцев: Льва, Макария и Амвросия.

В 2 часа ночи колокол возвестил (сначала в скиту, а затем и в монастыре), что старца