не стало. «Батюшка Иосиф скончался», — отозвалось в сердцах у всех, путь странствия своего он совершил; путь терний, которыми была устлана вся жизнь его и особенно последние её годы, был пройден; время испытаний и искушений для него миновало, и плен, в котором томился великий дух его, разрушился. Путь креста окончен, и настало время воздаяния, когда вся правда его жизни возсияет светлее солнца… Дух его взыде к Богу, Иже и даде его (Еккл. 12, 7).

Тотчас были отслужены две панихиды, после чего Батюшку опрятали, облачили в схиму, на которой Батюшка и скончался. До самого утра служились панихиды. Первая панихида была совершена скитоначальником о. игуменом Варсонофием, затем служили по очереди все скитские и монастырские иеромонахи. В эту ночь некоторые из иноков, не зная ещё, что старец уже скончался, видели его во сне светлым, сияющим и радостным. В последующие дни также многим он являлся и на вопрос: «Как же, батюшка, — ведь вы умерли?» — он отвечал: «Нет, я не умер, а, напротив, я теперь совсем здоров».

В 6 часов утра тело почившего старца было положено в простой монашеский, обитый чёрной материей гроб и вынесено в скитский храм. В последний раз он уходил из своей хибарки, в которой прожил ровно пятьдесят лет. Здесь прошла вся жизнь его: здесь он возродился духом и получил духовное крещение от великого старца Амвросия; здесь он прошел путь борьбы с искушениями и страстями, здесь он возрос духовно и достиг в мужа совершенна.

В 11 часов, когда в монастыре отошла поздняя обедня, в скит направился крестный ход и вся братия с о. Настоятелем во главе. Через св. ворота прошёл он в скитский храм, где у гроба почившего была совершена соборная торжественная панихида, перед началом которой о. архимандритом было сделано расположение о допущении в скит всех монашествующих женского пола. По окончании панихиды, гроб был вынесен руками преданных учеников из храма, и шествие направилось при пении «Святый Боже» и колокольном звоне, в предшествии хоругвей и святых икон и сонма священнослужащих обратно в монастырь. Густой оптинский бор шумел, как бы по-своему отдавая ему свой прощальный привет.

Гроб был временно поставлен в храме святой Марии Египетской, и по совершении соборной литии началось беспрерывное служение панихид. Одна панихида кончалась, как из алтаря выходил уже другой служащий. Стечение народа было громадное. Приезжали архимандриты, игумены, иеромонахи из соседних обителей, множество белого духовенства; все спешили воздать дань уважения и помолиться об упокоении светлой души чтимого старца, старшие монахини Шамординской, Белевской и разных других, даже очень далёких обителей, съезжались в Оптину; туда же спешили и миряне, оставляя свои дела. Всех привлёк к себе в последний раз этот гроб, в котором едва заметное лежало сухое изможденное, почти детское тело того, чей сильный дух оживлял и спасал столько душ.

12 мая совершалось торжественное погребение почившего старца иеросхимонаха Иосифа. Заупокойную литургию и погребение совершал настоятель архимандрит Ксенофонт.

Во время запричастного стиха, благочинным обители о. Феодотом, верным и преданнейшим учеником старца, было произнесено надгробное слово. Слово это так верно выражало общие чувства, так просто, но тепло рисовало образ почившего, что слушать его без слёз было невозможно; плакал и сам проповедник.

Наконец, наступила минута прощанья и затем разлуки. Рука почившего была тёплая и мягкая, как у живого. По окончании отпевания гроб с крестным ходом понесли к месту вечного упокоения. Путь от храма до могилы был устлан зеленью и цветами. Солнце яркими лучами заливало монастырскую площадь, сплошь покрытую народом, и играло на золотой парче, — приношении Шамординской обители, — на облачениях, иконах и крестах. Большой оптинский колокол издавал грустные, мелодичные звуки, — редкие удары с печальным перебором маленьких колоколов как бы свидетельствовали об общей скорби. На могиле, приготовленной в ногах старца Амвросия, была совершена последняя лития, и гроб опустили в склеп. Все служащие, иноки и инокини бросили горсть земли, отдавая последнюю дань почившему; а в это время колокол уже гудел, напоминая о вечной радости, о вечном блаженстве!

Гостям была предложена поминальная трапеза. Между тем над свежей могилой уже возвышался могильный холмик, водружен был крест, внутри которого засветилась неугасимая лампада, напоминающая собою тот свет и тепло, которые распространял вокруг себя великий Старец.

Несмотря на горесть разлуки с духовным отцом, многие присутствовавшие говорили, что белые ризы служащих, чудная солнечная погода, пасхальные песнопения придавали погребению что-то «радостно-торжественное», напоминая скорее прославление во святых. Это общее настроение лучше всего выразил духовный сын Старца в своих воспоминаниях, которые были изданы в том же 1911 году «Синодальной типографией»: «Не знаю, которая из служб была торжественнее и благолепнее, но все они в общем напоминали скорее «открытие» мощей, чем «закрытие» на веки нашего дорогого батюшки от любящего взора духовных чад его. Многие, отходя от гроба, вслух выражали это своё впечатление. В толпе несколько раз пришлось услышать умилительные слова: «святые мощи!»

Для меня это было истинным утешением, даже как-то радостно было стоять у гроба Батюшки под звуки возносимых за его душу молитв. Певчие всё время чередовались, то наши монахи, то скитские, то Шамординские, то Белевские сёстры. К Батюшкиному телу всё время прикладывали крестики, иконы, поясы, чётки; в день погребения, когда Батюшка был уже перенесён в собор, гроб Батюшки был буквально заложен этими вещами, которые с великою верою и благоговением разбирались владельцами. Глубоко тронул меня нищий мальчик, приложивший к Батюшкиной ручке медный крестик на розовой бумажной тесёмочке, а потом с благоговением и крестным знамением поцеловавший Батюшкину ручку. Все эти дни по просьбе монахинь и почитателей Батюшки иеромонахи поднимали наглазник и открывали Батюшкино личико. Батюшка был как живой, так хорош, светел, покоен, только очень, очень худ. 11-го мая, на третий день после кончины, когда обычно усопших предают земле, я и некоторые другие заметили, что личико батюшки с утра сделалось темнее, но 12-го мая опять посветлело и стало ещё лучше прежнего. Все четыре дня от Батюшкиного тела не ощущалось ни малейшего запаха, и небольшой признак тления показался только перед погребением на ручке, в том месте, к которому прикасались, когда мы прикладывались нашими грешными устами, и то в размере трёхкопеечной медной монеты, выше же этого места, под схимою, ручка была совершенно беленькая. Замечательно, что ручка была мягкая и тёплая, гораздо теплее, чем в болезни, а иеромонах о. Д., подкладывавший под головку Батюшки вторую подушку, чтоб личико было повыше, говорил, что и всё тело батюшкино мягкое, не закоченелое, как у обыкновенных покойников.

Старец о.