Чичер застонал, как раненый зверь, и, схватившись руками за голову, повалился в траву.

– Заткнись, поп! Заткнись, падла проклятая! – рычал он, катаясь по траве. – Я тебя убью! Тебя убью и сам сдохну в этой проклятой тайге!

– Убей, – равнодушно ответил отец Василий, глядя на плывущие над ним облака. – Только это ничего не изменит. Ты можешь еще месяц скитаться, а тебя будут травить как зверя, пока не кончат. Можешь покончить с собой прямо здесь, рядом с моим трупом. Но прежде чем ты умрешь, ты испытаешь такие муки, которые тебе и не снились. Легко ли убить священника, которого Бог послал, чтобы спасти тебя? Легко ли тебе будет сознавать, что у священника есть жена, которая будет биться в истерике над гробом, который нельзя будет открыть, потому что найдут мое тело очень не скоро и будет оно изуродовано тлением и дикими зверями? И сынишка этого священика навсегда останется без отца.

– Ты сам напросился!

– А я и не спорю. Если бы мне пришлось еще раз прожить мою жизнь, то я поступил бы так же, как и сейчас. Только к вере я пришел бы раньше, не потерял двадцать с лишним бесцельных лет. Вера в Господа – это прекрасно, чисто и светло. А служение ему во сто крат прекраснее. Знаешь почему? Потому что это возможность нести свет, доброту и любовь окружающим людям. Даже таким, как ты. Ты даже представить себе не можешь, как мне сейчас хорошо от того, что я тебя спас из болота. Это ведь благодать!

– Ты ненормальный!

Отец Василий засмеялся:

– Как там в армии у нас говорили? Вся рота не в ногу, один ты в ногу! Брось, Евгений. Знаешь, как говорят философы? Не помню точно, но как-то так, что мы чего-то не понимаем не потому, что не в состоянии понять, а потому, что вопрос лежит вне сферы нашего понимания. Так вот и ты судишь о вещах, которые лежат вне сферы твоего понимания.

– Устал я от тебя, Шатун, – вяло и равнодушно ответил Чичер. – Ты даже не представляешь, как мне сейчас тошно.

– Представляю, – заверил отец Василий. – А будет еще хуже. Но это нужно пережить, ибо все рождается в муках.

– Да живи ты как знаешь, а меня оставь жить, как я хочу, – зло заявил Чичер.

Он сделал неуклюжую попытку встать, но упал. Рыча и матерясь, он заскреб по траве ногами и наконец поднялся на ноги, собирясь уйти. Отец Василий повернулся на бок и ухватил Чичера за ногу. Тот лягнулся и упал.

– Пусти, а то не посмотрю, что ты мой спаситель! Оставь меня!

Вырвав ногу из пальцев священника, Чичер снова стал подниматься, но отец Василий, пересиливая головокружение, снова вцепился ему в ногу. Чичер стал вырываться, волоча противника за собой по траве, потом неудачно шагнул и рухнул на спину, прямо на державшего его за ногу священника. От боли в боку, которая пронзила его до самого мозга, отец Василий выпустил ногу и провалился в темноту.

Сознание возвращалось медленно. Сначала он почувствовал, что его качает на волнах, как будто он плывет на лодке. Только борт лодки больно и давно упирается ему в бок. И борт у нее не деревянный, а железный и раскаленный докрасна. Боль прожигала его насквозь, как огненным гвоздем, который вонзается в тело все глубже и глубже при каждом толчке лодки. А ноги в то же время висели где-то над бездной. Потом стало легче, потому что запекшиеся губы ощутили свежий ветерок. Он пробежал по ним и попал в горло. Отец Василий закашлялся, ощущая одновременно свежесть и горечь. Ему было холодно, особенно холодно было ногам. Потом он опять поплыл на лодке и погрузился в тошнотворную тьму.

Проснулся отец Василий в темноте. Именно проснулся, а не вышел из состояния беспамятства, это он хорошо понял. Только не сон ли это, или он уже умер? Вокруг было темно, а бок по-прежнему болел и ныл. Значит, живой, решил отец Василий, не может на том свете бок болеть. Ему уже не было холодно, даже какое-то тепло сбоку ощущал. Сквозь сомкнутые веки пробивался какой-то свет. Открыть веки он не смог и снова уснул.

Вода лилась на лицо, и от этого стало очень хорошо, потому что у него был жар. Потом вода попала на губы, и он попытался схватить ее, только губы были большими, покрытыми коркой и совсем не слушались. От влажной прохлады отец Василий совсем пришел в себя. Он ощутил, что его ребра туго перетянуты. Чьи-то руки взяли его под мышки и, протащив немного по земле, усадили спиной к дереву. В боку заныло.

Отец Василий открыл глаза. Он сидел, укутанный в шерстяное одеяло и укрытый по пояс брезентом. Чичер, небритый, с воспаленными и ввалившимися глазами, похожий на мертвеца, разогревал на углях костра открытые банки тушенки. Взгляд его ничего не выражал, будто был направлен не на огонь, а внутрь себя. Попробовав кончиком ножа тушенку, Чичер снял банки с углей и стал строгать тяжелым охотничьим ножом какую-то палку. Когда получился широкий плоский конец, он бросил нож. С открытой и вкусно пахнущей тушенкой он подошел и присел перед священником. Подцепляя кусочки мяса самодельной выструганной ложкой-лопаточкой, он осторожно подносил их ко рту отца Василия.

Накормив раненого, он молча отошел и принялся за свою банку. Потом долго сидел молча, обхватив руками колени и глядя на затухающие угли. Потом он снова тащил священника на спине, повесив на шею охотничье ружье. Отец Василий засыпал и просыпался под монотонное качание собственного тела на чужой спине, и ему все время хотелось пить. Он не просил воды, понимая, что Чичеру она нужнее.

К вечеру у отца Василия, несмотря на жар лихорадки и слабость, появилась способность соображать и рассуждать. Вися, как мешок, за плечами Чичера, он смотрел, куда садится солнце. Чичер шел примерно по тому же пути, по которому он перед этим убегал от священника. Отец Василий подумал, что ручей, на котором он настиг Чичера и завладел ружьем, мог питать и реку Медведку. Если они пойдут к ручью, то снова окажутся в непроходимых дебрях, а по берегу каменистой речушки идти будет легче. Опять же они пойдут в сторону, где часто бывают охотники.

– Нам надо на восток, – предложил отец Василий, впервые, наверное, за двое последних суток открыв рот. До этого ни он, ни Чичер не общались. Священник был в отключке, да и вообще сильно ослаб. А Чичер был весь погружен в себя.

– Почему? – безразличным тоном спросил Чичер.

– Там речка. Это и вода, и рыба, и дичь какая-нибудь.

Отец Василий хотел добавить, что там могут быть еще и люди, но решил об этом пока вслух не говорить. Чичер снова взвалил священника себе на спину и, шатаясь, пошел на восток. Он останавливался, но не спускал своей поклажи на землю, понимая, что поднять снова уже не сможет. Так они и стояли по нескольку минут, прислонившись к какому-нибудь дереву. Потом Чичер снова шел, продираясь спотыкающимися ногами через кусты, обходя слишком заросшие участки и пригибаясь под низко нависающими деревьями.

Уже давно стемнело, а Чичер все шел и шел. У отца Василия затекли руки, которыми он держал Чичера за шею. Он их почти не чувствовал, но старался держаться из последних сил. Если они сейчас упадут, то уже не встанут. Боль в боку снова стала нарастать. Священник стискивал зубы и терпел, сколько мог, а когда больше не смог терпеть, то сознание послушно опустило его в темноту.