– Кто здесь? – громко спросила она, почувствовав, что рядом с ней кто-то стоит.

Вместо ответа Ягнин, скалясь, ущипнул ее за грудь. Его подступающие товарищи тихо заржали.

Лия отпустила кресло и отшатнулась в глубь дома. Она слишком мало знала эту жизнь со всеми ее мерзостями, чтобы понять, что происходит – понять и попытаться как-нибудь защитить себя. Оскаленные в ухмылках рты и похотливые огоньки в глазах – Гернут и его сотоварищи в этот момент были больше похожи на животных, чем на людей, но Лия не видела их. Она лишь чувствовала некое зло – разлад, как она сама это называла – в пришедших в ее мир людях, и не знала, как противостоять этому разладу.

Они вошли в дом за ней следом. Родри, шедший предпоследним, повернулся к Мануэлю.

– Кресло занеси, – сказал он вполголоса, полагая, что этого достаточно, чтобы слепая ничего не услышала. – И дверь закрой.

Сам он, коротко оглядев комнату, прошел мимо Лии наверх, на второй этаж.

– Что вам надо? – снова громко произнесла Лия, постаравшись, чтобы ее голос звучал уверенно.

– Лапочка моя, – прошептал Ягнин, подступая к ней поближе. – Кисонька. Ты ведь… не боишься нас, правда? Мы милые ребята… красавцы, все как на подбор… спроси кого хочешь…

Ольвер и Мануэль засмеялись. Почувствовав рядом чужое дыхание, Лия выставила перед собой руки. Эта жалкая попытка защититься развеселила гостей еще больше. Ягнин изогнулся и снова погладил ее грудь – тут же, впрочем, убрав руку. Она хотела ударить его по руке, но промахнулась. Сделала шаг назад. Гости наступали.

– Куда же ты, лапушка? – продолжал ворковать Ягнин. – Разве мы тебе не нравимся?.. Да тебя ведь, наверное, никто не пользовал еще?.. Да?.. Ну так радуйся – тебя сегодня будут пользовать самые лучшие парни на этом говенном острове!

Она хотела закричать, но ударом кулака Ягнин сбил ее на пол. Подскочивший Ольвер намотал ее волосы на руку и процедил:

– А ну тихо, ты, блядь!

Гернут хмыкнул. Мануэль снова засмеялся – но как-то неубедительно, фальшиво. Улыбка стыла на его устах…

Это была комната в веселом доме, где…

– Наверху никого, – сказал Родри, сходя с последней ступеньки лестницы.

Гернут сделал жест руками – мол, я же говорил.

Родри меж тем бросил на пол одеяло.

– Может, лучше на кровати? – спросил Ягнин, кивая наверх.

Родри покачал головой. Он не стал говорить, что наверху имеются только топчан и кривая, шатающаяся кровать, с которой, собственно, он и сволок это одеяло. Но подробности никого и не интересовали. Прямо здесь? Тем лучше. Никуда ходить не надо.

С Лии стянули платье – награждая увесистыми тумаками каждый раз, когда она пыталась кричать и звать на помощь. Ольвер и Ягнин держали ее за руки и за ноги, чтоб не брыкалась, раздевал Гернут, Родри на это пока посматривал и только иногда «подсоблял».

– Подождите… – вдруг сказал Мануэль.

Его никто не услышал. Только Гернут на миг оглянулся – чего тебе? – и Ягнин метнул короткий незаинтересованный взгляд.

– Не надо, – сказал он, но они уже отвернулись. «Не надо», «подождите», «не делайте этого» – сейчас они не слышали этих слов, не знали их, не понимали их значения. Что есть эти слова? Всего лишь лепет зеленого юнца. Обращать внимание на чей-то лепет – ниже достоинства настоящего мужчины.

…Это была комната в веселом доме, где его частенько оставляла мать, чтобы самой без помех спуститься в общий зал, и пить, танцевать и смеяться вместе с мужчинами. Иногда мать приводила своих кавалеров наверх и оставляла спать в своей кровати. Они долго возились за занавеской, а потом засыпали. Мужчины обычно храпели, а мать спала тихо. Ему тогда было лет пять. Или шесть? Он не помнил точно. Зато помнил, как однажды в эту комнатку ворвались трое. «Долги надо платить, Надина», – сказал один, вальяжно подходя к матери. И хотя обычно она могла осмеять любого, даже самого наглого мужика, этим людям она перечить почему-то не посмела. «Я заплачу», – произнесла она заплетающимся языком, ибо в тот вечер уже успела напиться. «Конечно, заплатишь, – произнес тот же человек, подходя к ней еще ближе. – Только, понимаешь ли, проценты набежали». И ударил ее по лицу. Мать вскрикнула и прижала ладонь к щеке. «Ах ты сволочь», – сказала она. Тогда он ее снова ударил. Потом они повалили ее на пол…

И тогда Мануэль, смотревший на них сквозь дырочку в занавеске, выскочил из своего угла и попытался оттащить мужчину, склонившегося над его мамой. «Не трогай ее!» – крикнул он. «Ишь ты, – удивленно сказал второй мужчина. – Сопленыш… Твой, что ли?» «Не трогайте его», – сказала мать уже совсем другим, трезвым голосом. «Да кому он нужен, стерва, – презрительно бросил первый. – Мы же не изверги какие-нибудь». «Мануэль, – сказала мама тогда. Сказала злым, резким голосом. – Иди к себе. Быстро! Разве тебя кто-нибудь звал?» И он, не смея ее ослушаться, ушел. Его била нервная дрожь, когда он смотрел сквозь дырочку в занавеске на то, что происходило в комнате. Он не понимал смысла того, что видит, но это пугало его…

Они насиловали Надину прямо на полу, не дотащив до кровати, стоявшей всего в двух шагах рядом. Все трое, по очереди. Когда последний натянул штаны, первый сказал: «Это были только цветочки. В следующий раз – если хочешь дожить до следующего раза… заплати должок. Надина. А то… ну, ты меня знаешь.» И они ушли. Мать тяжело поднялась и привалилась спиной к кровати. Даже на расстоянии пяти или шести шагов Мануэль чувствовал, что ей больно. Но не смел выйти. Она посидела так, потом встала, легла на кровать. Потом…

Ее убили через две недели – зарезали в какой-то уличной драке. Мануэля забрала к себе в деревню двоюродная тетка. Она же его и воспитывала последующие двенадцать лет. Кормила, поила, лупила почем зря и заставляла учить какие-то идиотские молитвы. Потом…

– …Не надо, – повторил Мануэль и схватил Гернута за руку. Но тот небрежно отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. В плечи Мануэля тут же вцепился Родри.

– Пусти!

– Тш-ш-ш, – улыбаясь, сказал Родри, как будто успокаивал маленького ребенка.

– Пусти, говорю!

– Тш-ш-ш, тш-ш-ш… Что, в первый раз, что ли? – Родри понимающе усмехнулся. – Да не боись ты… Сиди и не рыпайся. И твоя очередь придет.

– Отпустите ее!

– Оп-па! – изумился Родри. – Защитник нашелся!.. Ты че дергаешься, сопляк?! – спросил он, когда Мануэль едва не выскользнул из его рук. – Сиди тихо. Еще раз дернешься – перо в бок получишь.

Мануэль прекратил вырываться. По злобе Родри легко мог убить человека – что случайного прохожего, что своего вчерашнего товарища и собутыльника. А раздражался Родри ой как легко… Ну, в самом деле, что он может сделать? Он тут самый младший. Новичок. Мальчик на побегушках. Кто его станет слушать? Да они просто убьют его, и дело с концом. И поэтому он стоял и смотрел, и пытался отогнать иные картины, всплывавшие в его памяти – картины, которые заставляли его стискивать зубы так, что те начинали крошиться, и давить подступающий к горлу крик. Будучи ребенком, как же он мечтал снова очутиться в той комнате в веселом доме – но здоровым, сильным, взрослым мужиком, как же он мечтал изувечить тех троих, что осмелились прикоснуться к его матери! Но сейчас на его глазах происходило тоже самое, и, казалось – его мечты осуществились, ведь он был здоровым и взрослым, но он стоял и не смел сказать и слова поперек своим товарищам. Страх владел им. Страх за свою жизнь и страх оказаться глупым и смешным. Страх пойти против «своих», против друзей, которые всегда были ему рады в то время, когда сварливая тетка делала все, чтобы выжить его из дома…