– Я не знаю, чем смогу помочь вам, – покачал головой Павел. – Дело уже в производстве, остановить я его не смогу...

– Мы остановим. Ты, главное, стоп-кран нам отдай, а мы сами его рванем.

– Какой стоп-кран?

– Дужку от очков с отпечатками Эдика... Остальное мы сами.

– И все?

– А этого мало?

– Много... Но в то же время мало. Есть первоначальное вещественное доказательство, а есть производная вещественного доказательства – слепки, копии... Дужка уже давно описана, сфотографирована, отпечатки пальцев запротоколированы, все это вшито в дело. И эти копии в общем-то имеют юридическую силу...

– Чего же ты за эту дужку так держишься? – перебил Павла Семен.

– Первичное важнее вторичного, все как в жизни...

– А без первичного не может быть вторичного, да? Если мы на первичное другие пальчики наложим, то все вторичное менять придется, так, да?.. Надо, чтобы на дужке чужие пальчики остались. Старые стереть, а новые приложить. Это же не трудно?

– Свои пальчики я оставлять не буду.

– Ну, это само собой.

– И подставлять никого не собираюсь.

– Кто бы сомневался... Дужку мне отдашь, а я тебе сразу ее верну. Есть у меня человек, который свои пальчики оставит. Он чистый, по вашим картотекам не проходит... Ну так что, договорились?

– Я не знаю, – уронив голову на грудь, обреченно вздохнул Павел.

Он очень хотел найти и наказать убийцу Лены. Может, это вернет ему нормальное состояние духа. А то ведь не живет он с того времени, как потерял жену. Одно сплошное мучение, а не жизнь...

– Знаешь ты все, майор. Ты пойми, это не предательство, – увещевал его Бурыбин. – Это всего лишь выгодный обмен.

– Подкрепленный шантажом? – мрачно усмехнулся Никифоров.

– Ну, это чтобы уж наверняка... Мы тебя не торопим, у тебя есть целый час, чтобы подумать. Думай, Паша, думай.

Семен скрутил пробку с бутылки, разлил водку по рюмкам. Павел очень хотел выпить, но в ответ на предложение, решительно мотнул головой. Хоть какой-то, но протест...

– Вали отсюда, Бурыбин. Видеть тебя не хочу.

– Значит, согласен, – широко улыбнулся Семен.

– Сначала убийцу допрошу.

– Само собой. Здесь будешь с ним разговаривать или где?

– У себя в кабинете.

– Ну что ж, завтра утром я тебе позвоню, скажу, куда подъехать... Утром деньги, а вечером я буду ждать стулья. И смотри, не вздумай со мной хитрить!

Семен ушел, забрав с собой брата. В квартире после них остался тяжкий дух безнадежности. И бутылка водки... Павел думал недолго. Выпил одну рюмку, другую, а затем, вспомнив про пистолет, кинулся обыскивать квартиру. Он тщательно обследовал каждый квадратный метр площади, заглянул в каждую щель, куда Бурыбины могли спрятать орудие убийства, но, как ни старался, ничего не нашел.

Вернувшись к столу, он снова налег на водку, а, расправившись с ней, отправился в спальню. Хмель заглушал терзающие его мысли, но все же он долго не мог заснуть. Как это не обидно, он должен был признать свое поражение. В тисках он, на одной щечке которых – желание поквитаться с убийцами жены, а на другой – страх за свою дочь и опасность быть обвиненным в убийстве Крыжова...

Бурыбин позвонил в половине одиннадцатого утра. Павел только что вернулся с оперативного совещания, собирался заняться текущими делами, когда запиликал мобильник.

– Перекресток Чернышева и Свердловской. От автобусной остановки в сторону Рижского переулка тянется тропка к гаражному кооперативу, дойдешь до ворот и жди. До одиннадцати успеешь?

Семен положил трубку, не дожидаясь ответа.

– Успею, – в раздумье кивнул Павел.

Он мысленно, в который уже раз, задал себе вопрос, нужно ему все это или нет. И хотя сомнения глодали его, он все-таки ответил «да».

И это «да» отправило его в путь.

Он бросил машину недалеко от остановки на указанном перекрестке, по тропке, о которой говорил Бурыбин, направился к воротам гаражного кооператива.

Собственно, кооператив начинался сразу за остановкой. С одной стороны, прохода тянулись кирпичные стены гаражей, с другой – изгородь из профлиста, за которой темнели крыши складов. Идеальное место для засады: одни перерезают дорогу, другие отсекают путь к отступлению. Но Павел всего лишь остерегался подвоха, страха же не было. Нельзя доверять Семену, но ему почему-то казалось, что парень не обманет, не загонит в ловушку.

Напрасно Павел всю дорогу поглаживал рукоять табельного пистолета, чтобы выхватить его из кобуры в нужный момент. Ничего с ним не случилось, он беспрепятственно добрался до ворот гаражного кооператива, к которым с другой стороны вела хорошая асфальтированная дорога. Сюда можно было добраться на машине, в ней же и ожидать Семена.

Впрочем, ждать пришлось недолго. Бурыбин позвонил на мобильник и велел идти обратно к машине. Что случилось и почему он не смог выполнить обещания, объяснять не стал.

Обратно Павел возвращался в расстроенных чувствах. С одной стороны его радовало, что не придется пособничать Бурыбиным, но с другой, он жаждал поквитаться с убийцей своей жены.

Но, вернувшись к машине, он обнаружил на заднем сиденье худощавого парня с бритой головой. Узкий лоб, несуразно вытянутый затылок, длинный с горбинкой нос, большие просвечивающие уши, впалые, изъеденные фурункулезом щеки. В маленьких глазах – бессильная злость, перемешанная с отчаянным страхом. На лице – страдальческое выражение. На лице, которое показалось знакомым...

Павел даже не стал спрашивать, кто это такой. Вне всякого сомнения, это был обещанный Бурыбиным убийца жены. Пока он ходил к гаражным воротам, люди Семена забросили его к нему в машину. Что ж, лучше так, чем никак.

Павел сел на заднее сиденье, сдвинув парня к левой двери. Руки у того были связаны за спиной веревкой, поэтому можно было не опасаться, что выскочит из машины.

– Ну, и как мне тебя называть? – не глядя на него, с мрачным выражением лица, но беспристрастно спокойным голосом спросил Павел.

– Т-толик, – отозвался парень.

– Ты заика?

– Н-нет...

– А чего блеешь, как овца?

– Страшно.

– А почему тебе страшно?

– Бить будешь... Они мне все нутро отбили. Больно очень...

– Кто они?

– Не знаю... Но сказали что убьют, если не признаюсь. Больно, говорят, будем убивать. За ноги, сказали, подвесят, шкуру спустят, а спину потом солью натрут...

Павел только представил себе такую казнь, и его желудок невольно сжался от внутреннего холода. Это же ужасно – соль разъедает лишенную кожи плоть, больно, а смерть не приходит...