— Луи никогда не забывает про нашу годовщину, — говорит она, и в голосе слышится эхо прежней, жизнерадостной Полли. — Он бы пришел сегодня, но его вечно посылают в заграничные командировки.

Мой поджаренный хлеб остыл, размок от собственного пара и прилип к тарелке. Я доливаю в чай кипятка и добавляю молоко из кувшинчика, стараясь не глядеть на Одиннадцать Сорок, делая вид, что его тут вообще нет.

Но Одиннадцать Сорок вытаскивает бумажник и достает оттуда маленькую черно-белую фотографию. Он подталкивает ее ко мне по столу.

На фотографии Шерил выглядит лет на четырнадцать; худая, угрюмая девочка с длинными каштановыми волосами. Рядом стоит женщина — старая, коротенькая, приземистая; это может быть кто угодно. Мужчина, который улыбается прямо в объектив, — Одиннадцать Сорок. Глядя на фотографию, я наконец улавливаю сходство.

— Вы дедушка Шерил?

Мой голос глупо срывается, и пара за соседним столиком оборачивается и глядит на меня.

Он кивает.

— Она сбежала из дому в восемнадцать лет. Я ее долго искал. И стал приходить сюда каждую субботу, чтоб только ее увидеть. Надеясь до нее достучаться.

Так вот зачем он сюда приходит, говорю я себе. Одетый по-праздничному, с цветком в петлице, как поклонник.

— Мы с ней наговорили друг другу много лишнего. О чем потом жалеешь. Чего потом не исправить.

— Все можно исправить, — говорю я, потом вспоминаю про Луи и начинаю в этом сомневаться.

— Надеюсь. — Он допивает чай; магазинная радиоточка играет навязшую в зубах аранжировку темы Генри Манчини.[59]— Она сильно изменилась с тех пор, как познакомилась с вами, мисс Голайтли. Я думаю, это ей на пользу. Вы как-то смогли достучаться до нее, чего мне так и не удалось.

— Мы всего лишь беседовали о кино.

— Она мне все рассказала. Вчера ночью. — Его лицо — скорбная карта морщин. — Столько времени ушло впустую. Столько времени…

Он вздыхает.

— Вы знаете, она не хочет его бросать. Того парня, ради которого она ушла из дому, Джимми.

Это меня удивляет. Я никогда не думала, что парню Шерил свойственна верность.

— Они уже сколько раз расставались, — объясняет Одиннадцать Сорок. — Она мне рассказала. Но все время опять сходятся. Но на этот раз, кажется, я ее убедил. Вчера ночью…

Когда он не может уснуть, то часто ездит на машине по улицам. Как ни странно, мне хочется признаться, что я делаю почти то же самое.

Шерил смотрит на нас из-за прилавка. Она сняла свой форменный сарафан. Я поднимаю руку, надеясь, что она подойдет. Но когда она, кажется, уже решилась, ее взгляд вдруг падает в дальний угол комнаты. Лицо искажается любовью и жалостью. Я поворачиваю голову.

В дальнем конце кафе стоит Джимми. Он выглядит лучше, чем вчера ночью, в чистых джинсах и белой футболке. Голова слегка опущена. С ним маленький мальчик, лет семи, самое большее — восьми, в шортах и свитере с покемонами. Мальчик держит мужчину за руку, словно дрессировщик, ведущий медведя.

Я вижу, что Шерил колеблется. Она глядит на Джимми и мальчика. Она глядит на меня. Она делает шаг вперед. Одиннадцать Сорок, который тоже на нее смотрит, дергается, будто хочет встать. Лицо его напряжено.

— Шерил!

Голос Джимми прорезает людской шум, словно кто-то правит бритву на ремне. Теперь я уверена, что он подойдет к нам, но он остается на месте, следя глазами за Шерил, которая, не оборачиваясь, идет к нашему столу.

Когда она приближается, я вижу, что глаза у нее на мокром месте. Она целует Одиннадцать Сорок в щеку. В черном, без косметики и с волосами, убранными назад, она выглядит совсем по-другому: почти незнакомка.

— Я думала, что могу начать все заново, — говорит она мне. — У меня в Лондоне подруга, она обещала устроить меня уборщицей в «Палладиум» на первое время. Может, даже получилось бы попасть на вечерние курсы по кино. Повысить квалификацию. Чего-то достичь.

Она ухмыляется, и я вижу в ее лице немного развязности прежней Шерил.

— Я бы хотела работать в кино, пускай хоть уборщицей или попкорн продавать.

Джимми в углу не шевелится. Я его скорее ощущаю, чем вижу: крупный, сутулый, на лице написано поражение. Мальчик тоненьким голосом просит купить ему кока-колу.

— Дедушка, я бы тебе сказала, — говорит Шерил, обращаясь к Одиннадцать Сорок. — Правда, сказала бы. Но так много времени прошло… я просто не знала, с чего начать.

— Как его зовут? — спрашивает Одиннадцать Сорок.

— Пол.

Он кивает.

— Хорошее имя.

Она чуть заметно улыбается.

— В твою честь.

Так, говорю я себе. Его зовут Пол. Интересно, а фамилия? За все это время я так и не спросила Шерил, как ее фамилия. Надеюсь, еще не поздно.

— Он хороший мальчик, — продолжает Шерил со старательной жизнерадостностью. — С головой на плечах, не то что его мама и папа. Ему понравится в Лондоне. Там куча всяких разных вещей, мальчику будет интересно. Все будет хорошо. Я знаю.

Одиннадцать Сорок — Пол — смотрит на нее. Он накрывает ее руку своей так плотно, что я почти чувствую давление.

— Так значит, ты сейчас не пойдешь со мной?

— Ох, дедушка. — Глаза опять мокрые. — Ты же знаешь, я не могу.

— Почему? Я буду тебе помогать с мальчиком. Зачем тебе… — Он явно силится произнести имя Джимми, но у него не выходит. — Зачем тебе этот человек? Он безответственный. Он распускает руки.

Шерил улыбается.

— Я знаю. Давно знаю.

— Тогда зачем ты с ним живешь? Что тебе до него? — Глаза у него горят.

Я чувствую, что должна что-то сказать, утешить его, но взгляд Шерил меня останавливает.

— Я ему нужна, — тихо говорит она. — Я нужна им. Вчера ночью я много думала. Тогда я была готова уйти, сбежать и начать все сначала, в одиночку. Я могла бы. Я была готова. А потом я поняла кое-что, о чем никогда не задумывалась раньше.

Она берет мою руку и руку Одиннадцать Сорок и сжимает их.

— Я поняла, что жизнь — это не кино. Можно всю жизнь прождать прекрасного принца, а он так и не появится. Или взять то, что есть, и немножко улучшить.

Она говорит тихо, но настойчиво.

— Ведь вы для этого заставляли меня смотреть все те фильмы, верно, мисс Голайтли? Чтобы предупредить? Дать мне понять, что если я хочу хеппи-энд, я должна написать его сама?

Я хочу сказать ей, чтобы она звала меня Молли, но почему-то понимаю, что уже поздно. Я хочу сказать ей, что по моему замыслу те фильмы должны были научить ее совсем другому, но она выглядит так уверенно, а я чувствую себя неуверенно как никогда. Внезапно я вижу себя ее глазами: одинокая жалкая старуха, прячется в старые фильмы, цепляется за привычный распорядок, заглядывает в освещенные окна с темной улицы. Конечно, все, что угодно, лучше, чем это, — даже Джимми и его припадки ярости. Джимми хотя бы реален. И принадлежит ей.